|
Это тоже было немного странно, но, подумав, Молчун согласился, что это правильная методика. Она позволяет концентрироваться на мысли. Напишешь — поневоле запомнишь. Он бы, правда, не заставлял фиксировать слова буквально (при творческой переработке, когда через себя пропускаешь, знания еще лучше усваиваются), но и этому можно было найти разумное объяснение. Например, понятно же, что народу в классе много, а уровень у всех разный. Поэтому нужно ориентироваться на самых слабых.
В общем, первый день проходил совсем не так катастрофически, как он опасался. К последнему уроку Молчун позволил себе даже расслабиться. И зря. Он совсем забыл, что в школе есть не только учителя, но и ученики. Одноклассники пока приглядывались к нему. На первой перемене один шустрый и остроносый подкатил с глупыми вопросами: «А ты кто? Как зовут? В какие игры играешь?», но после первого же хмурого взгляда отвалил в сторону. Зато после уроков Молчуна поджидали. Он спешил в скверик возле школы — после уроков Птицы договорились там встретиться (а Молчун уже стал вроде как Птицей). Но за углом напоролся на троих. Остроносый стоял посредине, двое крепких одинаковых пацана — строго симметрично за его плечами. — Ну че, поговорим? Молчун не хотел ни с кем разговаривать. И драться не хотел. Драться ему было никак нельзя. Он хотел побыстрее встретиться со своими. Поэтому развернулся… и уперся в живот еще одного, повыше и покрепче остальных. — Это мой двоюродный брат! — услышал Молчун. — Он в седьмом классе! Молчун уже не надеялся, что удастся уйти просто так, но повернулся к остроносому. «Пусть поиздеваются, — подумал он отстраненно, — лишь бы недолго. И драться не буду… Нельзя…» — Звать как? — спросил заводила. Не дождавшись ответа, он сделал большие глаза: — Твоя моя не понимай? Чурка, что ли? И добавил громко, как глухому: — Звать как? Я — Александр! А ты? Молчун прикрыл глаза, чтобы было проще, и старательно проговорил: — Меня зовут Артем. — А чего это мы глазки прикрываем? Боимся, да? «Зря я это сделал, — запоздало подумал Молчун. — Они как шакалы, на слабого бросаются». Он открыл глаза. Александр смотрел с брезгливой насмешкой, как будто Молчун уже валяется у его ног и просит пощады. — Ладно, бить не буду, — смилостивился он. Но Молчун не расслабился. Такие просто так не отпускают. — Бить не буду… — вожак сделал вид, что задумался, — если станешь на колени и скажешь: «Дядя, прости дебила!» «Не буду драться, — подумал Молчун. — Нельзя драться». Может, и обошлось бы, если бы не заговорили остальные: — Да он реально дебил… — …Головой уронетый… — …Папа алкаш… — …Мама в психушке… Они говорили по очереди, но Молчуну казалось, что он слышит одного человека. Тупого, злого и трусливого. — …да они в тридцать четвертой все дебилоиды… И Молчун ударил. Не в эти наглые симметричные рожи, а по голени самому опасному, который все это время стоял сзади. А потом коленом в живот с разворота. Семиклассник ухнул на колени с жалобным стоном, а Молчун уже развернулся к остальным и ударил еще раз. По острому носу главаря, так, чтобы сразу брызнула кровь. Шакалы очень боятся своей крови. И теряются, лишившись вожака. Это Молчун знал не из занятий по биологии и не из книжек — из личного опыта. Поэтому больше никого не бил. Торопливо закрыл глаза, чтобы не видеть крови, и сказал тихо-тихо: — Еще раз… сломаю руку…
Молчун очень боялся, что опоздает, но, к его облегчению, на скамейке обнаружились только Кошка с Димой да поникшая Анечка. |
