|
Адриа забрал у него кайкен, вернул в ножны и, стараясь не шуметь, положил обратно в витрину. Тихо закрыл дверцу. Теперь он понял, что должен все-таки сразить друга наповал. До этого момента мальчик колебался, но сейчас принял решение: нужно заставить Берната забыть о сдержанности, заставить того выпустить наружу настоящие эмоции. Адриа приложил палец к губам, призывая к абсолютной тишине, включил свет в углу и начал вращать ручку сейфа: шестерка единица пятерка четверка двойка восьмерка. Отец никогда не закрывал его ключом, только на кодовый замок. Итак, я открыл тайную комнату сокровищницы Тутанхамона. Несколько связок древних бумаг, две закрытые коробочки, куча папок с документами, три пачки ассигнаций в углу и на верхней полочке скрипичный футляр с размытым пятном на крышке. Я вынул его не дыша. Затем открыл футляр, и перед нами возникла сияющая Сториони. Сияющая ярче обычного. Я перенес ее ближе к свету и показал Бернату на прорезь эфы.
– Читай, что там написано! – скомандовал я. – Laurentius Storioni Cremonensis me fecit. – Он поднял голову, зачарованный. – Что это значит? – Прочти до конца, – проворчал я, еле сдерживаясь. Бернат снова начал вглядываться в полумрак скрипичного нутра. Я повернул скрипку так, чтобы было легче увидеть цифры: один семь шесть четыре. – Тысяча семьсот шестьдесят четвертый, – не выдержал Адриа. – Вот это да! Дай сыграть на ней что-нибудь. Чтобы услышать, как она звучит. – Ну да. И отец сошлет нас на галеры. Ты можешь только прикоснуться к ней. – Почему? – Самый ценный предмет в доме, понял? – Даже больше, чем желтые цветы… не помню как его? – Больше. Гораздо больше. Бернат дотронулся до скрипки пальцем, а потом, вопреки запрету, щипнул струну «ре». Она пропела нежно, мягко. – Звучит низковато. – У тебя абсолютный слух, что ли? – Что? – Откуда ты знаешь, что она звучит ниже, чем нужно? – Потому что ре должно звучать чуть выше, самую чуточку. – Черт, как же я тебе завидую! – Сегодняшний вечер должен был поразить Берната, а вышло наоборот. – Почему? – Потому что у тебя абсолютный слух. – Что ты хочешь сказать? – Ладно, об этом потом. – И я возвращаюсь к началу: – Тысяча семьсот шестьдесят четвертый, слышал, да? – Тысяча семьсот шестьдесят четвертый… – Бернат произносит это с безыскусным восторгом, что мне очень нравится. Он снова нежно погладил ее и сказал: я закончил ее, Мария. И она прошептала ему: я так тобой горжусь. Лоренцо провел по ее коже, и инструмент как будто вздрогнул в его руках, а Мария невольно почувствовала укол ревности. Его пальцы восхищались плавными изгибами линий. Он положил скрипку на верстак в мастерской и стал отходить, пока не перестал ощущать тонкий восхитительный запах ели и клена. Теперь, полный гордости, он с расстояния продолжал любоваться своим детищем. Маэстро Зосимо учил, что хорошая скрипка должна не только прекрасно звучать, но и доставлять удовольствие своим видом и изящными пропорциями, в которых заключена ее ценность. Что ж, он чувствовал удовлетворение. |
