— Все, что ты до сих пор говорила, — ложь. Что еще ты от меня скрываешь?

Жестоко было бросать такие обвинения. Она взглянула на меня, словно сраженная ударом. Но я все равно повернулась и вышла из зала, а мама так и осталась сидеть, прижимая руку к сердцу.

Вскоре я заподозрила, что мама и Дзалумма серьезно повздорили. Всю жизнь они поддерживали очень теплые отношения, но после второго приезда астролога мама каждый раз, когда Дзалумма входила в комнату, напускала на себя неприступный вид. Она старательно избегала встречаться взглядом с рабыней и ограничивалась немногословными приказаниями. Дзалумма, в свою очередь, помрачнела и замкнулась в себе. Прошло несколько недель, прежде чем они вернулись к прежней дружбе.

О моем гороскопе мама со мной больше ни разу не заговаривала. Я не раз собиралась попросить Дзалумму отыскать бумаги, которые астролог оставил матери, и прочитать правду о своей судьбе. Но каждый раз меня удерживало чувство страха.

Я и без того знала больше, чем мне хотелось бы.

Но прошло еще два года, прежде чем я узнала о преступлении, с которым была неразрывно связана.

26 АПРЕЛЯ 1478 ГОДА

«Я благочестивый человек. — Барончелли направил все мысли к Всевышнему. — Я всегда желал людям добра. Как же я в это ввязался?»

Ответа не последовало. Барончелли уставился на алтарь из темного дерева и золота. Сквозь витражные окна купола вниз струился утренний свет, отражаясь от золоченых фигур желтыми лучиками, в которых поблескивали пылинки. Это зрелище навеяло на него мысли о незапятнанном Эдеме. Конечно, Бог был там, но Барончелли ощущал не божественное присутствие, а только собственную порочность.

— Прости меня, Господи, самого несчастного грешника, — бормотал он.

Его тихая молитва смешивалась с сотнями других приглушенных молитв, звучавших под сводами кафедрального собора Святой Девы Марии с цветком лилии в руках, называемого горожанами попросту — Дуомо. Это святилище, одно из самых больших в мире, было построено в форме латинского креста. Все сооружение венчало величайшее достижение архитектора Брунеллески — невероятный по своим размерам купол, казалось висящий в воздухе без опоры. Видимый в любой части города, оранжевый кирпичный купол магическим образом господствовал в небе и стал, подобно лилии, символом Флоренции. Он возносился так высоко, что когда Барончелли впервые его увидел, то подумал, что верхушка наверняка достигает Небесных Врат.

Но именно в это утро Барончелли пребывал в царстве, расположенном гораздо ниже. Хотя план вроде бы был настолько прост, что не предполагал никаких осечек, теперь, когда яркий рассвет обещал до боли чудесный день, заговорщика захлестнули дурные предчувствия и сожаление. Последнее чувство сопровождало его, чуть ли не всю жизнь: он родился в одном из самых богатых и знатных семейств города, но, достигнув преклонного возраста, промотал состояние и влез в долги. Кроме своего банковского дела, ничего другого он не знал, поэтому теперь стоял перед выбором: перевезти жену и детей в Неаполь, где просить помощи и покровительства у одного из богатых родственников — участь, с которой его прямодушная супруга, Джованна, никогда бы не примирилась, — или предложить свои услуги одному из двух самых значительных семейств Флоренции, державших банкирские дома: Медичи или Пацци.

Сначала он отправился к самым всесильным банкирам — к Медичи. Они его отвергли, чем он не переставал возмущаться. Зато их соперники, Пацци, приняли его в свою паству; именно по этой причине сегодня он стоял в первом ряду толпы молящихся, рядом со своим работодателем, Франческо де Пацци. Вместе с родным дядей, рыцарем мессером Якопо, Франческо руководил семейным делом в чужих странах. Это был маленький человечек с заостренными чертами лица и узкими глазками под темными, необычайно густыми бровями; рядом с высоким, представительным Барончелли он смотрелся как уродливый карлик.