Так мы с Эммой стояли и плакали. Эмма меня переплакала, вообще-то она переплакала бы любого. Как я потом узнал, она обливалась слезами по любому поводу.

– Ты, ты… такой красивый, – сквозь слезы сказала Эмма.

Я красивый?! Я бомбовоз.

Эмма была прозрачная нежная красавица, а я бомбовоз. В детстве меня дразнили «бомбовозом» или «гасиэбуло» (что-то вроде набухший), называли «бутхуз» или «пончик», иногда по-грузински «скело» (толстяк). Самое обидное было «мдзгпэнис бочка» – бочка с дерьмом. Однажды я на перемене подвернул ногу, не сразу смог встать, и девочка сказала: «Лежишь тут, как мдзгпэнис бочка». Меня дразнили сразу на двух языках, русские дразнилки в грузинском варианте звучали особенно обидно, вроде как ты бочка с дерьмом сразу на всех языках.

Ну, тут уж ничего не поделаешь, дразнят – терпи.

Когда орбитофронтальная кора мозга оценивает привлекательность человека, главным критерием служит симметрия: чем симметричней лицо, тем привлекательней (даже самцам шимпанзе больше нравится запах самок с симметричными лицами). Ни для кого не имеет значения, какое у меня лицо, все видят только главный признак, – что я толстый. Эмма проявила настоящую доброту, только по-настоящему добрый отвлекается от главного признака.

Ответить на вопрос, кем был мой отец, очень легко – профессор, доктор технических наук, англоман, любитель Диккенса и Теккерея. Но ведь это тоже внешнее, а каков он внутри? А вот какая Эмма, стало ясно сразу, – добрая. Если подумать, добрые встречаются гораздо реже, чем умные: я знаю не меньше сотни умных, а добрых – никого. Добрая – только моя сестра Эмма. Нино бэбо говорила про вкусный лаваш «о-о, это бриллиант среди лавашей», или про красивую шляпку «это бриллиант среди шляпок», и никогда это не относилось к человеку, но если бы она познакомилась с Эммой, то обязательно сказала бы «о-о, это бриллиант среди людей!».

Когда я прочитал роман (до пятьдесят шестой страницы и бросил), я заметил удивительную вещь: героиня Теккерея Эмилия – красивая и добрая, небольшого ума, любила поплакать. Все эти качества совершенно непознаваемым образом передались Эмме. Зеркальные нейроны мозга заставляют нас подражать тем, с кем мы растем: Эмма «похожа» на нашего общего отца, а я «похож» на Нино бэбо. Но чтобы человек вырос похожим на литературного персонажа, от которого получил имя! Звучит абсолютно ненаучно, но Эмма была вылитая Эмилия, красивая и добрая.

И я, конечно, сразу же полюбил ее.

«Он твой отец, а ты его сын, все пойдет как по маслу», – пообещала мне Нино бэбо. Но ничего не пошло по маслу.

Мы мучительно ужинали. Алена Сергеевна обращалась ко мне «Давид», а отец – «Дима», но ни «Давид», ни «Дима» не были мной. Я все слышал и понимал – Алена Сергеевна командовала: «Давид, попробуй салат, Эмма, возьми пирог», отец иронически отозвался: «Они оба слишком полны чувствами, чтобы в них осталось место для салата оливье или пирога с капустой». Я был так «полон чувствами», что в какой-то момент перестал чувствовать что-либо вообще, больше не составлял единое целое со своим телом, ничего не чувствовал, не переживал, словно смотрел на мир из-за стекла.

Отец спрашивал, как поживает бабушка, еще о чем-то, я отвечал на все «хорошо». На вопрос, что бы я хотел увидеть в Ленинграде, ответил «хорошо», отец с женой обменялись взглядом, в котором ясно читался вопрос, не идиот ли я. Рассказывать о Нино бэбо, о себе было так же трудно, как произнести грузинскую скороговорку «Шевардэнма шав шашвс шишис шадрэвани шеапрквиа шашви шрошнис штозэ шехта, шрошанма што шеархиа».