Магда подняла голову с моего плеча:

– Ого!

Я оглянулась посмотреть, о чем это она, и у меня захватило дух. По тротуару в нашу сторону шла миссис Эллингтон, жена Филиппа Эллингтона, шестнадцатого президента университета. Он принял присягу прошлой весной.

Я много чего знаю о миссис Эллингтон, потому что в папках, оставшихся от Джастин, обнаружила вырезку из газеты «Нью-Йорк таймс». Там вовсю расхваливали решение вновь назначенного президента Нью-Йорк-колледжа, решившего жить в резиденции, а не в одном их шикарных домов, принадлежащих университету.

«Филипп Эллингтон, – говорилось в статье, – академик, который не желает терять контакт со студенчеством. Возвращаясь домой с работы, он поднимается на том же лифте, что и студенты, по соседству с которыми живет…»

О чем в «Таймсе» забыли упомянуть, так это о том, что президент и его семья живут в пентхаусе Фишер-холла, который занимает весь двадцатый этаж. Они постоянно жаловались, что лифт по пути вверх останавливается на каждом этаже, чтобы подобрать студентов, поэтому Джастин, в конце концов, пришлось выдать им специальные ключи от лифта, которые позволяют проезжать без остановок.

Жене президента Эллингтона, Элеонор, кажется, кроме жалоб на студентов, заняться больше и нечем. Всякий раз, когда я ее встречаю, она либо собирается в «Сакс» на Пятой авеню, либо возвращается оттуда. Она предается шоппингу с такой одержимостью, с какой бегун-олимпиец тренируется на беговой дорожке.

Кроме шоппинга, у нее есть еще одно большое увлечение – водка. Когда она и мистер Эллингтон возвращаются с очередного позднего обеда с членами попечительского совета, миссис Эллингтон неизменно поднимает в вестибюле шум по поводу своих какаду. Во всяком случае, так мне сказал Пит, мой любимый охранник.

– Знаешь, толстяк, – сказала она ему как-то раз, – мои птички тебя просто терпеть не могут.

С ее стороны это довольно жестоко. И к тому же не совсем правдиво, потому что Пит совсем не толстый. Он просто, как бы это сказать, средний.

В вестибюле пьяные вопли миссис Эллингтон забавляют дежурных студентов, тех самых студентов, за которыми мне положено надзирать. Иногда, если доктора Эллингтона нет дома, миссис Эллингтон, случается, звонит поздно вечером на ресепшен и жалуется на всякие ужасы. Например, на то, что кто-то съел все ее фаршированные артишоки, или что у нее на террасе бродят койоты, или что по спинке ее кровати барабанят маленькие невидимые гномы.

По словам Пита, студенты в первое время терялись, услышав такие жалобы, и звонили помощникам директора резиденции и классным наставникам, считая, что они за на бесплатное жилье и кормежку должны быть им чем-то вроде мамаш. Помощники, в свою очередь, извещали директора общежития, который поднимался на лифте на двадцатый этаж, чтобы разобраться, в чем дело.

Но когда миссис Эллингтон с красными глазами, одетая в велюровый халат – я так и знала, она носит велюр: он почти так же хорош, как бархат-стрейч, – открывала дверь, она обычно говорила:

– Понятия не имею, о чем речь.

В это время у нее за спиной (по словам многочисленных ассистентов, пересказывавших мне эту историю) свистели, как сумасшедшие, попугаи.

Жуткое дело.

Но, похоже, миссис Эллингтон это не кажется таким диким, как всем нам – наверное, потому, что на следующий день она ничего не помнит и, как обычно, отправляется в «Сакс» с таким видом, будто она королева. Королева Фишер-холла.

Вот и сейчас изображает из себя королеву. Миссис Эллингтон, нагруженная пакетами с покупками, смерила уничижительным взглядом полицейского, который загораживал входную дверь в Фишер-холл, и сказала:

– Извините, но я здесь живу.

– Прошу прощения, леди, но вход разрешен только аварийным службам.