Раннее детство прошло в знаменитом доме бывшей гостиницы «Дрезден», что напротив красного здания Моссовета. Одно из первых воспоминаний – Ирина каталась на санках вокруг обелиска Свободы – в наше время на его месте гарцует конный памятник Юрию Долгорукому. Школьница Антонова ходила на каток, плавала, занималась гимнастикой…

Потом отец три года работал в советском постпредстве в Берлине – до прихода к власти нацистов, и в воспетый лучшими поэтам того времени Институт философии, литературы и истории – ИФЛИ – Ирина Антонова поступала, уже владея несколькими иностранными языками. Правда, в конце 1941 года ИФЛИ объединили с МГУ – и заканчивала она уже университет. Но между поступлением и дипломной работой о Паоло Веронезе была война. У студентки Антоновой был любимый литературный герой – Андрей Болконский, и, конечно, она стремилась защищать Родину. Она окончила курсы медсестер, в сержантских погонах служила в госпиталях – на Красной Пресне, на Бауманской. Днем штудировала учебники, слушала лекции, сдавала зачеты, а ночами бинтовала бойцов, помогала врачам. «Я не была на фронте, но через одного мальчика я увидела войну. После ампутации он лежал в люльке и просил: „Сестра, отгоните муху, отгоните муху…“ Никаких мух не было. Но я делала вид, что отгоняю их», – вспоминала Антонова.

Ученица Виппера

Из учителей Ирины Александровны нельзя не назвать одного – Бориса Робертовича Виппера. Потомственный ученый, сын выдающегося историка, он, по сути, создал советскую школу исследования западноевропейского искусства, которое так увлекало Ирину Антонову. Виппер читал лекции в ИФЛИ и МГУ, а, кроме того, возглавлял научную часть музея имени Пушкина. Такие профессора стали связующим звеном между русской наукой Серебряного века и «военным» поколением студентов, к которому относилась Антонова. Она даже говорить научилась «в стиле Виппера» – так, чтобы каждый тезис содержал несколько пластов смысла, но не нарушал элементарной логики. Искусство – великая тайна, но разговор о нем должен быть ясным, а не туманным. Ни Виппер, ни Антонова никогда в этом не признавались, но мы сегодня может это сказать: они, вслед за великими художниками, сумели прочувствовать, разглядеть закон золотого сечения. И это знание помогало им не только в исследованиях, но и в жизни.

Когда Ирина Александровна писала дипломную работу – перед ней стоял выбор. Общество культурных связей с заграницей – или музей на Волхонке. Первое – престижнее, но в музей её приглашал Виппер… В апреле 1945 года Антонова стала научным сотрудником Отдела Запада (ныне – Отдел искусства старых мастеров). С 1949 до 1953-й музей жил в чрезвычайном режиме. Там располагалась экспозиция «подарков Сталину», которые поступали со всего мира к семидесятилетию «лучшего друга музейщиков».

Но в то же время – в музей возвращались картины их эвакуации, а еще – картины из Дрезденской галереи, спасенные от гибели в разрушенном бомбежками городе. В 1955 году Советский Союз вернул дрезденцам все их шедевры, включая «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля, а также полотна Веласкеса, Рубенса, Рембрандта. Аналогов этому нет ни в истории музеев, ни в истории войн. Во всех величайших галереях мира выставлены, в том числе, и боевые трофеи – картины, скульптуры, реликвии, доставшиеся французам, англичанам, американцам в результате крупных катаклизмов. Ирина Александровна всегда помнила, что в Дрезденской галерее много лет висела табличка с благодарностью Красной Армии за спасение сокровищ коллекции. Висела – а потом исчезла.

Ирина Александровна участвовала и в подготовке поворотной для «оттепельного» поколения выставки Пабло Пикассо в 1956 году, когда, перед открытием, писатель Илья Эренбург успокоил тысячную толпу, воскликнув: «Товарищи, вы ждали этой выставки двадцать пять лет, подождите теперь спокойно двадцать пять минут».