Если она хотела меня уязвить, у нее это получилось.

— Тебе ничего не надо, мам? — спрашиваю я чуть погодя. — Все равно иду в магазин, может, чего купить?

Она задумывается:

— Хм… Вообще-то Ли с семьей собиралась заехать на следующей неделе. Я буду делать для них шоколадный пирог с орехами. Так что можешь купить дробленые орехи.

— Не проблема, мам.

«А теперь отвали, Эд», — думаю я, выходя за дверь.

Без сомнения, эти слова сейчас звучат у нее в голове.

Мне определенно нравится быть Джимми.

— Джимми, ты мне раньше часто читал… Помнишь?

— Конечно помню, — отвечаю я.

В тот же вечер я снова пошел навестить Миллу.

Она протягивает руку и дотрагивается до моего плеча:

— Не мог бы ты выбрать книгу и чуть-чуть почитать? Мне так нравится твой голос…

— А какую именно? — спрашиваю я, стоя перед шкафом.

— Мою любимую, — улыбается она в ответ.

«Ч-черт… — веду я пальцем по корешкам. — Ну и какая из них любимая?»

Но это ведь совсем не важно.

Я могу выбрать любую, и она окажется ее любимой.

— Что скажешь насчет «Грозового перевала»?

— Как ты догадался?

— Интуиция, — говорю я и приступаю к чтению.

Пара страниц, и она засыпает в кресле-качалке. Разбудив, я помогаю ей дойти до кровати.

— Спокойной ночи, Джимми.

— Спокойной ночи, Милла.

На обратном пути я думаю о своей находке. Ага. Это листок, который лежал в книге на манер закладки. Обычный такой листок из блокнота, тоненький и пожелтевший от старости. На нем стояла дата: 5 января 1941 года. И написано всего несколько строк. Таким, знаете ли, типично мужским, как курица лапой, почерком. Примерно как у меня самого.

Там было написано:

Дорогая Милла!

Моя душа принадлежит твоей.

С любовью,

Джимми.

В следующий раз она извлекает старые фотоальбомы, и мы внимательно просматриваем их. Милла то и дело показывает на молодого человека, — тот обнимает или целует ее на фотографиях. Или просто стоит рядом.

— Ты всегда был таким красивым, — говорит она.

На фото Милла гладит Джимми по лицу, и я понимаю, каково это, когда тебя любит такая женщина. Кончики ее пальцев излучают любовь. Любовь звучит в ее голосе.

— Ты изменился, конечно, но все равно выглядишь замечательно. Да-да-да, ты всегда был у нас первым красавчиком, все девушки это говорили. Даже мама сказала: «Смотри, какой мужчина! Красавец, порядочный — будешь как за каменной стеной». Гляди, повторяла она, не упусти и береги его как зеницу ока!

Вдруг Милла поднимает глаза — в них читается паника:

— О, Джимми! Я ведь берегла тебя? Как зеницу ока?..

Еще чуть-чуть — и я заплачу.

Нет, точно заплачу. Поэтому я смотрю в добрые, милые глаза старой леди и говорю:

— Да, Милла. Ты меня берегла. Как зеницу ока. Лучшей жены я бы не смог сыскать в целом све…

И тут она разражается слезами. Уткнувшись в мой рукав, она долго плачет и плачет. И смеется. Всхлипывает — от отчаяния и радости одновременно. Ее слезы, теплые, милые, как она сама, пропитывают мой рукав и согревают руку.

Потом она предлагает мне шоколадный торт — тот самый, что я принес пару дней назад.

— Увы, не припомню, кто его принес, — ласково говорит Милла, — но он очень вкусный.