– Юрик.

– Леха.

Я отвечаю на рукопожатие, сажусь на кровати.

– Че-то кашель поднялся, затемпературил. – Айзеншпис садится рядом, еще раз кашляет, но как-то не очень натурально. – Перевели подлечиться. А ты чего?

– Воспаление легких, – коротко отвечаю я и задумываюсь. Все это выглядит ну очень подозрительно. Неужели Изаймалов о чем-то догадывается и решил подсадить ко мне жертву ограбления, чтобы посмотреть, как я отреагирую? Но ведь мы все были в масках – опознать нас Айзеншпис все равно не может. Тогда зачем?

– По какой статье сидишь? – интересуется мой… сокамерник. Его явно тянет поговорить.

– Без понятия. – Я пожимаю плечами. – Обвинения еще не предъявили.

– Ни хрена себе! – возбужается Юрий. – Вот это беспредел! Давай стучи в дверь, пусть прокурора зовут. Без обвинения только на 48 часов задержать могут!

– А они еще и не прошли, меня вчера вечером арестовали. Когда хватали, сказали, «государственная измена».

Айзеншпис протяжно свистит, участливо на меня смотрит.

– Серьезная статья. Сочувствую.

– А тебя за что взяли?

– Да ерунда. – Будущий продюсер машет рукой. – Валюту толкал.

Угу, так уж и ерунда. Всего несколько лет назад за такое расстреляли Рокотова. Причем приговор задним числом изменили. Нет, это совсем не ерунда. И я, кажется, начинаю догадываться о подоплеке дела.

– Приболел, значит? – интересуюсь я. – Врач сказал проверять температуру каждые два часа. Вон градусник. – Я киваю в сторону стола. – Давай меряй.

– Мне ничего пока не говорили, – занервничал Айзеншпис. – Да сейчас может ничего и не быть, ночью подскочит.

Юрик пересел на свою кровать, завздыхал.

– Валюта – это бабочка, – я продолжил давить на наседку, – 88‑я статья. Что тебе там следак, интересно, обещает? Двадцатку?

– Да у меня ничего интересного, – еще больше занервничал Айзеншпис. – Лучше ты расскажи, с кем родине изменил?

Угу, теперь мне все окончательно ясно. Но сил разбираться с этим подсадным не было, меня снова прилично знобило. И я лег обратно на кровать, придал своему голосу побольше трагизма.

– Меня цэрэушники вербанули, когда я в Монте-Карло казенные деньги проиграл в рулетку.

– Да ладно?! – «Продюсер» открыл рот, уставился на меня. – А что обещали?

– С Мэрилин Монро свести. Нравится она мне. Можно даже сказать влюблен. – Я сонно зевнул, вытер пот со лба. Достал уже, скорее бы ужин.

– Не может быть! Она же погибла два года назад?

– Это, Юрик, версия для лохов. Ее просто цэрэушники прячут. Она же важный свидетель.

– Чего свидетель?

– Как чего? Убийства Кеннеди. Она спала с ним.

– Да ладно?!

Наконец до Айзеншписа доходит комизм ситуации, и он начинает злиться:

– Ты меня чего, за лоха держишь?! Да я в Лефортове центровой, меня там все знают!

Барыга ты валютный, а не центровой! На Лубянке что тогда делаешь? Вот сам себя и раскрыл, дурилка картонная.

– Я, Юр, вздремну. А как проснусь, расскажу тебе как все было на самом деле. Лады?

– О'кей, сказал Пантелей. – Айзеншпис вздыхает, тоже ложится в постель.

Нет, мало его Димон отварил. Надо было еще и сотрясение мозга ему устроить…

Глава 2

Ужин проходит в полном молчании.