И начался Шопен.

Балерина встает в арабеск[3], становясь похожей на статуэтку. Пианист касается клавиш. А перед его глазами – другая женская фигура, совсем на эту, хрупкую, не похожая.

Балерина выполняет глиссад, а человек за роялем вспоминает, как двигаются обтянутые джинсами женские бедра.

Балерина делает кабриоль, а у пианиста перед глазами улетающий вдаль ярко-желтый спортбайк.

Вытянув ноги в одну линию, высоко подняв руки над головой, зависает над сценой балерина в гранд-жете.

«Фотография отвратительная».

Начинает раскручиваться фуэте. Двойные, потом тройной, потом снова двойные. Как она не падает?

«Я скоро выхожу замуж».

Балерина замирает в круазе, не шелохнувшись. А вот пианист поставлен на колени.

Илья встает с табурета. Элина опускается на стопы. Он не успевает спросить ее о впечатлениях – девушка, в мгновение преодолев половину сцены, порывисто бросается ему на шею.

– Спасибо! Спасибо за волшебство!

Спина у нее совершенно тонкая. И очень твердая. Придержав девушку за талию, Илья говорит ответные комплименты.

Они повторили еще трижды. Элина осталась очень довольна. Илья, в принципе, тоже. По обычаю балетных расцеловались в щеки и договорились о контрольном прогоне через неделю.

Переднее пассажирское пустует. Ездивший на нем несколько дней шлем возвращен владелице. И страницу можно перевернуть.

Только вот сейчас кажется, что эта страница – последняя.

Ты опять чужой, ненужный, непонятный. Говоришь – не слышат. Повторяешь – не понимают. Кричишь – уходят.

Что я сделал не так?!

Илья положил руки на руль, уперся в них лбом. Только он мог так умудриться. Убедил себя в шесть лет, что встретил любовь всей жизни. Потом несколько лет с переменным успехом об этом забывал. Чтобы потом, спустя еще несколько лет – встретить. Изумиться совпадению, посмеяться, устроить девушке проверку.

Самому эту проверку не пройти.

И задохнуться от внезапной боли, увидев на экране телефона «Я выхожу замуж». Как и когда это превратилось из забавного – в болезненно живое? Илья не понимал. Но синий бант тонкой змейкой проник, прополз. И ужалил.

А с чего он решил, что она – другая? Что она – услышит? Что она – поймет?

А вот с чего-то решил. Какая-то необъяснимая детская уверенность, что она, девочка с глазами-звездочками и синим в горох бантом, которая выросла в невероятно красивую и гордую девушку, – особенная. Не такая, как все остальные.

Как же это по-детски и глупо. И несерьезно.

Вы же у нас гений, пианист десятилетия, зарождающаяся звезда исполнительского искусства, Илья Королёв. Но вот и запихивай обратно внутрь все свои сопли и езжай домой. Модест Ильич ждет.

* * *

Цветы Таня не выбросила. Если бы могла – подарила кому-нибудь. Но поблизости никого не было. Так и ждал ее букет вместе со шлемом на сиденье. Значит, он здесь был. Таня огляделась. Никого. И спортивного «мерседеса» тоже. Отлично. Был бы здесь – букет вернула. Но хорошо, что его нет.

А цветы прекрасные. Необыкновенные просто. Пришлось искать в сумочке пакет, чтобы упаковать, а то при езде на мотоцикле букет пострадает. Жалко такую красоту выбрасывать и портить.

Мама была уже дома, когда Таня зашла в квартиру.

– Ужинать будешь? – спросила она из кухни.

– Пока нет, папу подожду.

– Он раньше половины десятого не придет, у него вечерняя съемка.

– Ничего страшного. Главное, чтобы после Ини нам с папой хоть что-то из еды осталось.

Таня прошла на кухню, чмокнула маму в щеку и умчалась к себе. Ее ждала флешка с Рахманиновым. Но сначала распаковать букет маньяка.