Присцилла села, и произнести прощальное слово встала знакомая Джейн троица – коллеги Кассандры, умудрившиеся привести себя в более или менее божеский вид: на обоих мужчинах были темные костюмы и галстуки. Амбер облачилась в мрачное черное платье, золотое колечко у нее в носу эпатажно посверкивало в свете алтарных ламп. Они напоминали трех ошеломленных первопроходцев, которые каким-то образом забрели в это собрание и не вполне уверены, как себя вести.

Амбер была слишком расстроена, чтобы произнести хоть слово, а Бен просто смотрел на свои кроссовки. Наконец от имени всех троих заговорил Трэвис Чан, моргая в свете прожектора.

– Мы были четырьмя мушкетерами, и Касси была нашим д’Артаньяном, – сказал Трэвис. – Бойцом и лидером. Рассказчицей, которая могла сплести золотую пряжу из детской травмы. Такой была наша Кассандра. Мы четверо познакомились в кинематографическом классе Нью-Йоркского университета, где узнали, что самые сильные истории рождаются из самых болезненных эпизодов нашей жизни. Мы превращали одну из таких историй в кинофильм, когда потеряли Касси.

У Трэвиса сорвался голос, и он сделал паузу, чтобы овладеть собой, Амбер взяла его за руку, а Бен еще ниже опустил голову.

– Если то, что мы узнали на занятиях, правда, – продолжил Трэвис, – если боль и в самом деле рождает лучшие истории, то из этого получится самая адская из историй. Эта потеря принесла нам столько боли, что мы не знаем, что делать с ней. Но мы клянемся закончить то, что начала ты, Касс. Этот фильм – твоя история, твое дитя. Мы тебя не подведем.

Они сошли с подиума и сели на прежнее место.

Несколько секунд все оставались на своих местах.

И в этой затянувшейся тишине неожиданный скрип скамьи оказался подобен удару грома. Со своего места поднялась Элейн Койл. Сегодня мать Кассандры казалась гораздо более внушительной, чем четыре дня назад, когда Джейн и Фрост допрашивали ее и когда потрясение от потери дочери было таким сильным, что она почти не могла говорить – едва шептала. Теперь она с мрачной решимостью поднялась на подиум и замерла на несколько мгновений, оглядывая аудиторию. В отличие от Присциллы, чье лицо было выщипано и выглажено до лощеной, хотя и искусственной версии вечной молодости, Элейн не скрывала своего возраста, а потому производила более сильное впечатление. В ее неухоженных волосах виднелись белые пряди, лицо бороздили морщины, накопившиеся за пятьдесят восемь лет, но она излучала силу.

И горечь.

– Моя дочь не выносила глупцов, – сказала Элейн. – Она выбирала в друзья только тех, в кого верила, и тысячекратно возвращала их преданность. – Она посмотрела на трех молодых друзей. – Спасибо, Трэвис, Бен и Амбер, за то, что были друзьями моей дочери. Вы знаете о препятствиях, которые пришлось преодолевать Касси. Когда становилось трудно, вы приходили ей на помощь. В отличие от иных людей, которые лишены чувства преданности. Которые отказываются от своих обязанностей при первом же искушении.

Элейн перевела взгляд на Присциллу, и ее лицо посуровело.

За спиной у Джейн среди женщин из команды Элейн пронесся одобрительный шепот.

– Если бы Касси была здесь, она бы сказала вам, что такое настоящая любовь. Она бы сказала вам, что любить – это не отворачиваться от ребенка, которому всего шесть лет. Подобное предательство не загладить никакими деньгами и подарками. Ребенок всегда знает. Ребенок никогда не забывает.

– Господи, кто-нибудь может это остановить? – прошептал мужской голос.

Присцилла встала и вышла из церкви.

Ситуацию попытался выправить священник. Он взошел на подиум, и включенный микрофон транслировал их тихие переговоры:

– Будем переходить к следующему оратору, моя дорогая?

– Нет, мне еще есть что сказать, – возразила Элейн.