Вернувшись минут через десять, Сильвия приостанавливается у одной койки, у другой, склоняется над больными, проходит мимо меня и мимо растущей горы свернутых в клубок носков. Со вздохом улыбается:

— Конца этому не будет.

Такие люди в тяжелые времена только крепче становятся.

— Помощь нужна?

Сильвия роется в кладовой.

— Ага, нашла! — восклицает она, не услышав меня, и появляется с коричневой бутылкой в руках. — Бедняга Эдам. Вот уж огорчение для него — свалиться с этим вирусом. Особенно сейчас.

— Почему?

— Одержим своим исследованием. Занимается им все свободное время. Он книгу пишет. — Сильвия яростно трясет бутылку, на мутноватой жидкости вскипает пена и снова оседает. Сильвия приглядывается к этикетке. — Небось срок годности вышел. А ему лекарство вынь да положь — страсть как не хочет разболеться! Крепкие орешки эти австралийцы. — Она строит кислую физиономию микстуре, которой, судя по виду, лет тридцать, не меньше, и удаляется с ухмылкой, потряхивая на ходу бутылкой, словно погремушкой.

Австралиец. Сказал, что с юга, как я. Выходит, почти на двадцать тысяч километров южнее.

Я вытаскиваю из корзины очередную охапку носков. В школе я очень стараюсь быть со всеми вежливой, но не более, и до сих пор никто из сотрудников не пробовал покопаться в моем прошлом.

— Худо ему. — Мимо меня снова пробегает сестра-хозяйка и на этот раз, поджав губы, встряхивает градусник, а затем из смотровой появляется Эдам: глаза обведены темными, как грибные шляпки, кругами, рот будто синяк на бескровном лице.

— Господи! — невольно вырывается у меня.

— Да уж, — мрачно откликается Эдам и обращается к Сильвии: — У меня сегодня три урока, нужна замена. Поможете?

— Положитесь на меня. Отправляйтесь к себе и немедленно в постель. Фрэнки, проводите Эдама до комнаты. Не дай бог, где-нибудь по дороге свалится.

Сестра-хозяйка бросается с ведром к одной из девочек, которую снова тошнит. Она гладит ребенка по голове, а я перевожу взгляд с Эдама на свою корзину.

— Право слово, это ни к чему. Можете отдаться… своим носкам.

Он еще и острит, хотя, судя по лицу, ему совсем не до шуток.

— Простите за давешнее… Я помог бы собрать белье, но…

— Ничего страшного. Подумаешь, стопка простыней.

Зря я его перебила. Любопытно, что за разговор был у него с девчонками.

— Я не хотел вас обидеть, — добавляет Эдам и тяжело шаркает на выход из лазарета. Я, как было велено, направляюсь за ним. — Да не надо… — Он приостанавливается, смотрит на меня. Спорить у него сил нет. — Тогда сюда.

— Стало быть, вы австралиец? А из каких мест?

Может, мне следует поддержать его, взять под руку?

— Кто говорит, что я австралиец? — На его больном лице мелькает слабое подобие улыбки, к которой я уже начала привыкать.

— Сильвия.

Поклясться могу, что проходы в этой части здания еженощно меняются местами, нарочно чтоб меня запутать. Один темный коридор переходит в другой, третий сплетается с четвертым.

— В какую сторону? — Я кручу головой, очутившись перед развилкой.

— Я такой же англичанин, как вы, — говорит Эдам тусклым голосом, словно все его силы уходят на то, чтобы оставаться на ногах. Вид у него — краше в гроб кладут.

Мы снова поднимаемся по лестнице. Эдам грузно опирается на перила и хватает ртом воздух, как при последнем издыхании.