Кристиан Беркель. Яблоневое дерево
Посвящается Андрее, Морицу и Бруно
Каждая судьба, как бы длинна и сложна она ни была, на самом деле заключается в одном единственном мгновении; мгновении, когда человек раз и навсегда узнает, кто он. Хорхе Луис Борхес
* * *
Тишина. Дерево с треском упало на землю. Мужчины снова запустили бензопилы. Вопль. Протяжный, пузырящийся визг, и пила вонзила зубы в следующую сосну. Я не осмелился повернуться. Сердце разрывалось на куски. Я слышал, как корни столетних гигантов медленно вырываются из земли, как они сдаются и падают. Я сидел на столбе из красного кирпича у входа в наш новый дом. На противоположной стороне улицы утреннее солнце освещало ряды свежевыкрашенных заборных досок, за которыми тявкали собаки, – пригородная идиллия. За моей спиной, в высокой траве зачарованного сада, каким его представляет каждый ребенок, лежали восемь мертвых сосен. Восемь. Я считал. Осталось лишь маленькое, кривое деревце. Его они не тронут. Отец пообещал мне. Я осторожно повернулся в гнетущей тишине. Потерял равновесие. Покачнулся от испуга. И резко дернулся в противоположную сторону. Еще падая, пролетая в воздухе, прежде чем моя шестилетняя голова ударилась о каменную плиту, я смотрел на ее скромную красоту. Солнце пробивалось сквозь листву, блестели плоды. Она стояла на месте. Одна. Совсем не растерянная. Упрямая. Моя яблоня.
1
– Что, снова к матери? Какое до этого дело продавщице цветов? К тому же в ее голосе слышался неприкрытый упрек. Что ей известно? Здесь, в Шпандау, все друг друга знают. Невыносимо. Я быстро заплатил и вышел из магазина. С букетом в руках я свернул в узкий проход между домами. Тогда эти обувные коробки ставили хотя бы возле газонов. Родители сняли здесь квартиру после того, как продали дом во Фронау, чтобы проводить большую часть года в Испании. Таким образом отец исполнил обещание, данное матери десятки лет назад, в пятидесятых, когда она вернулась из Аргентины в Германию и почувствовала себя не в своей тарелке. Германия перестала быть ее отечеством – и не могла им быть. – Заходи скорее. Моя мать стояла в дверях в халате. Она затащила меня в коридор, прежде чем я успел вручить цветы. С последнего посещения прошло несколько недель. Зарядили осенние дожди и снег. Похолодало. – Я должна тебе кое что рассказать. Мы зашли в маленькую гостиную, и она повернулась, высоко подняв голову. – Я вышла замуж. Над домом прогудел самолет. Мой отец умер девять лет назад, 24 декабря 2001 года. – Почему ты мне ничего не сказала? – спросил я. Она пристально посмотрела на меня, немного подождала. – Не беспокойся, он уже умер. – Что… но… – Проблемы с печенью. – А. – Да, как у твоего отца, тот тоже умер из за печени, но на войне. Вдруг упал – и все. И Карл так же. Он знал твоего отца с войны. Они вместе были в русском лагере. – Что… Кто умер в России? – Ну, твой отец. – Нет. – Нет? – Она недоверчиво улыбнулась. – Уж мне то виднее; в конце концов, он был моим мужем, хотя из за Адольфа пожениться нам не удалось. – Нет, он не мог умереть во время войны, иначе не родился бы я… Или он не был моим отцом. – Конечно, он был твоим отцом. Еще не хватало! Как это понимать? Что за бредовые идеи? – Ну, я родился в 1957 м, а значит, упасть и тем более умереть во время войны он никак не мог: он зачал меня через двенадцать лет после ее окончания… Она сердито на меня посмотрела. – У тебя котелок совсем не варит? Просто умора! Но послушай, Карл оставил мне очень много денег – понимаешь ли, он хотел убедиться, что я буду обеспечена, а поскольку он постоянно ругался из за меня со своей родней… – Почему? – Ну, он же из Бенцев. |
