|
в моей абсолютной компьютерной бездарности, он сменил гнев на милость и даже стал посматривать на меня с жалостью, словно на убогого. Он, конечно, думал про себя, что страхи мои вызваны исключительно непониманием беспроигрышности его затеи. "Хорошо, согласился W. — Будь по-твоему. Сначала я, а ты — следом". Мне пришлось потратить еще полчаса на новые внушения, и мы сошлись на том, что выстрелы не последуют один за другим, а будут произведены с интервалом в сутки — за мной оставался сеанс номер два. Это, наверно, подло с моей стороны, но мне хотелось проверить, так ли хорошо, как хвалился, обезопасил свой замысел W. Сутки ждать не пришлось, хватило пары часов: к моему однокашнику пришли серьезные люди и без лишних предисловий определили ему наказание. "Вы преступили закон, — сказали комитетчики. — Вы нарушили правило, которое лежит в основе всех прочих параграфов и уложений. Посему принято следующее решение: во-первых, вы навсегда лишаетесь права на выстрел. Бесповоротно, необратимо, какими бы ценностями не предполагали бросаться. Ваше сообщение перехвачено и арестовано. И вот вам на закуску: оно, как вы и надеялись, будет отправлено, но только под другим именем. Например, под псевдонимом Z. Ваше авторство, таким образом, нигде не будет зафиксировано, и пусть эта фальсификация послужит вам уроком". W. зашатался, потому что ничего ужаснее придумать было нельзя. Он валялся у пришельцев в ногах, порывался тут же, не сходя с места, вдребезги разбить свои приборы и впредь под страхом смерти не приближаться к компьютеру — тщетно. Садизм карателей дошел до того, что свое намерение они осуществили прямо в творческой лаборатории W., воспользовавшись его аппаратурой. Когда безжалостные гости покинули помещение, W. уселся на пол, обхватил руками голову и впал в прострацию. Мне удалось поговорить с ним непосредственно после события; он выглядел несколько успокоившимся и пытался обмануть себя бредовыми предположениями: все, мол, сказанное — липа, блеф, его берут на понт, а на самом деле… на самом деле, очень может статься, Комитет вообще ничего никуда не посылает, вся их деятельность — сплошной театр, грандиозное надувательство. Я, как мог, старался его утешить, соглашаясь с самыми дикими гипотезами. Наконец, мне померещилось, что я преуспел, но это было не так. На следующий вечер W., не оставив прощального письма, повесился.
Меня долго не покидали сомнения: в этом событии — насколько значительна доля моей вины? С одной стороны, я мог не убедить W. потому, что не сумел отказаться от примерки его горя на себя самого. Результаты примерки — один лишь намек на перспективу уступить свой главный труд наспех состряпанному фантому — оказали на меня столь угнетающее воздействие, что все мои доводы насквозь пропитались фальшью. Между прочим, мне точно известно, что почти никто из Сетевых астронавтов не отправлялся в путешествие под псевдонимом даже если до того творил исключительно под вымышленным, броским именем. Я, утверждая, что никакой трагедии не произошло, ненатуральностью голоса доказывал обратное. С другой стороны, это же обстоятельство служило мне оправданием. Удар был слишком силен для любого, даже самого закаленного автора, и это означает, что я мог делать с W. что угодно, вплоть до погружения его в гипнотический транс, — он все равно намылил бы веревку. Так или иначе, перевесила низкая радость от благополучно завершившейся прогулки по лезвию ножа. Неблагородно, да. Согласен. Бесчеловечно. Позор. Но двери передо мной не захлопнулись, и жизнь продолжалась. Я запасся терпением и с удвоенной энергией принялся за работу. Не брезговал ничем, писал фантастику и криминальные романы, философские этюды и многозначительные притчи, не забывая о Главном Труде — собственном жизнеописании, которое, по замыслу моему, должно было содержать в себе несколько измерений. В частности, личность мою при внимательном чтении следовало переместить на задний план, на первый же выдвигалась суровая эпоха, слепком с которой и являлась история одного из многих — меня. |
