Затем долго не было никаких звуков. Иордан затих, прислушиваясь. Он отказывался верить в то, что ему почудилось. Слишком долго он был странствующим рыцарем, чтобы не доверять собственным чувствам.

Нет, кто-то был на лестнице и сейчас подкрадывался к иордановой двери.

Наконец скрип повторился. Явный знак надвигающейся опасности. Сердце Иордана так и подпрыгнуло — но не от страха, а от радости: все-таки он не ошибся! Очень осторожно, стараясь не издавать ни звука, Иордан выбрался из кровати и затаился в углу комнаты. Кинжал в правой руке — наготове.

Одеяло осталось лежать скомканным. Если внимательно не приглядываться, то кажется, будто под ним скорчился очень худой человек.

Дверь в комнату приотворилась. Внутрь скользнули две тени. «Ого! — подумал Иордан, явно польщенный. — Двое!» Он поудобнее перехватил рукоять кинжала, оперся на отставленную левую ногу и приготовился бить.

Один из вошедших быстро и резко ударил мечом одеяло. Затем выдернул оружие из перины, выпустив поток перьев, и выругался сквозь зубы.

Второй, растопырив руки, двинулся по темной комнате. Иордану он был заметен в слабеньком сером свете, который сочился с лестницы, а убийца Иордана не видел — того полностью поглощала тень в том углу, где прятался ливонец.

Первый, с мечом, озирался по сторонам. Иордан решил покончить с ним и одним прыжком оказался возле врага. Быстрое движение кинжалом — и тайный убийца, противно булькнув горлом, захлебнулся собственной кровью. Иордан оттолкнул его от себя ногой. Тот повалился на пол в неловкой позе, как сломанная игрушка, несколько раз дернул разом руками и ногами — и затих.

Второй пригнулся к полу, напружинился и прыгнул мягко, как кошка. Иордан почувствовал, что тонкая петля захватила его шею и пережимает глотку и артерии. Вместо того чтобы поднять руки к горлу в инстинктивной попытке отодрать от себя смертоносную петлю, — как это сделал бы любой человек, — Иордан покорился петле и последним усилием ударил кинжалом стоящего сзади него человека.

Несколько мгновений казалось, что удар не достиг цели. Это были бесконечно долгие мгновения для Иордана, который терял сознание от нехватки воздуха и уже ничего не соображал. Он ощутил влагу на своих ногах, рот его раскрылся, язык, ставший огромным, полез наружу. А потом внезапно все закончилось.

Бечева хоть и оставалась еще на шее Иордана, глубоко врезавшись в плоть, но ее тиски ослабли. Иордан с громким всхлипом перевел дыхание. В груди у него, как ему казалось, все так и ревело, точно море в штормовую погоду.

Рыча и задыхаясь, Иордан сорвал с шеи бечеву. Острая боль опоясывала его шею, кусала и грызла ее, как будто на него надели раскаленный ошейник с шипами.

Иордан, не стесняясь, выл и плакал от боли и пережитого унижения. Он метался по темной комнате, взмахивая руками, пока наконец не нащупал подсвечник и лежащее под ним кресало. Несколько судорожных движений — и огонек разгорелся. Комната осветилась дрожащим светом.

В этом слабеньком, как будто робеющем свете показалась разоренная постель со вспоротой периной. Умятые перья вываливались наружу из пореза, точно кишки из развороченного живота.

Одеяло погибло, рассеченное в трех местах. Худо-бедно оно прослужило Иордану больше десяти лет, но ливонский рыцарь не ощущал сожаления при мысли об этой потере. Он не привязывался к вещам.

Его обрадовало это открытие. Да, похоже, он до сих пор сохраняет в себе юношеское умение относиться к вещам небрежно, без сердечного чувства.

С другой стороны, подумал Иордан (какие только мысли и соображения не лезут в голову в подобные минуты!), если бы это было то самое, вожделенное пуховое одеяло из терема, он не воспринял бы случившееся с такой легкостью.

Рука рыцаря оставалась по-прежнему твердой. Один из убийц навеки замолчал, пронзенный кинжалом Иордана из Рацебурга.