Исторические тексты хранят определенные эпизоды применения биологического и химического вооружения в датируемых конфликтах, но мифы и легендарные события, идеи биохимического вооружения и рецепты этих дьявольских веществ в свою очередь доказывают, как давно человечество стремилось использовать природу в военных целях самым хитроумным способом. Сознательные намерения передавать инфекционные заболевания, вне зависимости от их успешности, можно считать верным критерием для анализа биологического оружия, по мнению микробиолога и историка биологического оружия Марка Уилиса. Например, практика обращения к богам, которые, как считалось, отвечали за пресечение мора, чтобы они напали на врагов, может напомнить о биологическом оружии. Обвинения в сознательном распространении эпидемий тоже относятся к теме данной книги, поскольку, как отмечает Уилис, они «говорят о том, что биологическая атака» считалась вполне мыслимой и возможной[38].

Упомянув несколько часто повторявшихся случаев применения биохимических стратегий в Античности и в Средние века, монографии по истории биологического и химического вооружения, как правило, все равно назначают точкой отсчета газовые атаки Первой мировой войны. Историки предполагают, что биологическое и химическое оружие в Древнем мире применяли чрезвычайно редко, поскольку его использование ограничивалось обществом или религиозными соображениями и прямо запрещалось правилами ведения войны, где ценился взаимный риск и честная битва. Действительно, многолетние табу на яды, по словам многих историков, могут служить моральным основанием эффективных и долгосрочных современных договоров об ограничении биохимического вооружения. Но выясняется, что война с применением ядов и химикатов в Древнем мире велась не так уж и редко, а реагировали на это не так уж однозначно.

Для победы над врагами активно вводили в обиход целый арсенал токсичных средств, ядовитых животных и растений, насекомых, болезнетворных миазмов, заразных патогенов и других веществ, опасных газов и зажигательных смесей. Многие из этих военных хитростей и видов биологического оружия – одни грубые, другие весьма изощренные – считались справедливыми и приемлемыми тактиками ведения боя. Другие, напротив, отвергались и осуждались.

Расхождения между представлением о справедливой войне и настоящими методами ее ведения, заметные еще в Античности, показывают, что сомнения в этичности биохимического оружия вовсе не ультрасовременны: они беспокоили человечество с той поры, как воин впервые обмакнул наконечник стрелы в яд. Неприятие отравленного оружия не появилось из ниоткуда – оно основано на реальных методах ведения войны. Эдвард Нойфельд, исследователь Древнего Междуречья, предположил, что «глубокое отвращение к данному виду вооружения» зиждется не на гуманитарно-философских соображениях, а непосредственно происходит из «чувств, возникающих при поражении» этим чрезвычайно жестоким смертельным оружием[39].

Со времен Античности признано, что конвенции войны определяются культурно и исторически. В I в. до н. э. географ Страбон отмечал: «Действительно, для военных обычаев и вооружения вообще, конечно, нет и никогда не было никакого правила»[40]. Греческий историк Фукидид (V в. до н. э.) подчеркивал, что идеальные стандарты поведения на войне постоянно находятся в конфликте со смекалкой, хитроумием и пылом, проявляемыми в сражении.