Очень кстати позвонила Нелька. У нее на даче собирался девичник: сауна, купание в озере, болтовня до утра, легкая травка.

…Таксист срезал путь. Машина мягко плыла по весеннему травяному ковру, по чуть примятым сочным колеям. Широкие еловые лапы гладили обшивку, тонко скрипели по стеклу. В середине дороги заглох мотор. Таксист полез в него, выматерился — и стал вызванивать эвакуатор.

До дач оставалось километра три. И на фиг она купила столько минералки?! Дойти вон до того поворота — и вышвырнуть в кусты проклятые полторашки. И так постоянно ноет низ живота и поясница. Недавно УЗИ обнаружило значительное опущение внутренних органов. Врач заговорила о бандаже. Правильно, при росте 189 сантиметров и весе 58 килограмм дефилируй сутками на подиуме на двенадцатисантиметровых шпильках…

На повороте бесшумно, божьей коровкой проползла в траве красная «окушка», приветливо бибикнула. Через минуту дорожная сумка была заброшена на заднее сидение. А Лиля слушала уютную воркотню старичка-боровичка: полосатый ветхий пиджачок, стоптанные как блинчики крошечные — на детскую ножку — кроссовки. Очки без дужек на бельевой резинке, продетой за мохнатые уши. Прелесть старичок!

— Охо-хо-хо, девки-матушки. Как рожать будете: в талии ломкие, ножки стрекозиные…

Не выпуская руль, перегнулся, поднял с пола выпавший из сумки рулончик туалетной бумаги, умильно помял в закорузлых коричневых пальцах: «Как пушок, мяконькая. Ишь, пунктиром размечена: чтоб, значит, порциями, ни больше и ни меньше пользовать…»

Лиле захотелось пить, вытащила пузырь с минералкой. Мужичок-боровичок добродушно попенял:

— Зачем цельную откупориваешь, газ выпускаешь? Не экономные вы. Хлебни моего кваску. Это тебе не химия: домашний, на ржаном хлебце.

Лиля налила из предложенного термоса в жестяной стаканчик-крышку. Квас был изумительный: вкусный, крепкий, ледяной. Она задохнулась от наслаждения, плеснула еще.

… Голову бешено понесло, закружило, как у Нельки на последнем дне рождении, когда она перепила шампанского и уселась на пол. Перед глазами крутилась пестрая огненная карусель. Больше она ничего не помнила.

Лиле мерещилось, что она на девичнике у Нельки, и ее почему-то запихивают в спальный мешок. Только вместо невесомого гагачьего пуха и шелка, пропитанных Нелькиными духами — под руками не струганное занозистое дерево и тяжелый, спертый воздух.

Очнулась от сильного позыва рвоты, едва успела перевернуться на живот. На тысячу кусочков раскалывалась голова, в висках стучали не молотки, а кузнечные молоты. Самое ужасное — смрад, духота, от которых лезли из орбит глаза и пальцы рвали ворот кофточки. Вверху раздался шум, посыпалась труха, засветилась неширокая щель.

— Опамятовалась, что ль? Рукой-то по стене поведи влево… Еще левее, там выключатель.

Слабенькая, тусклая лампочка с раскачивающимися нитями тенет осветила яму два на два метра, стены из полусгнившего, в испарине, кирпича. Кое-как сколоченный из толстых досок топчан — на нем ничком лежала Лиля. В углу два ведра с крышками, к ручкам которых приделаны колодезные цепи, уходящие вверх, к щели.

— Ах, сучонка, выблевала на топчан. Ну, тебе в блевотине самой и барахтаться. — Щель стала закрываться.

— Воздух! — с отчаянием крикнула Лиля. — Я задохнусь!

Закрывающаяся щель не сразу, словно с сомнением, вновь приоткрылась.

— Там в углу труба торчит, тряпицей заткнутая. Тряпицу вынь.

Лилины ноги нащупали доску, плавающую в вонючей жиже. Нашла в стене ржавую трубу, вытащила кусок грязного ватина и носом и ртом жадно, жадно приникла к трубе.