Через четверть часа Мадина сидела в углу дивана, прижав к обнаженной груди ворох одежды и опустив голову. Растрепанные волосы скрывали лицо. Пережитое унижение жгло душу раскаленным железом.

– Мало того, что ты не девственница, так еще и беременна! – Сердито заявила Шади. – В письме господина нет ни слова об этом; судя по всему, он был уверен в том, что ты не тронута. Кто сделал это с тобой? Караванщики? Или воины господина?

– Я принадлежала и буду принадлежать единственному мужчине, тому, за которого должна была выйти и выйду замуж! – Сказала Мадина. – Он моего народа, он честен, смел и не похож на тех шелудивых псов, о которых ты говоришь!

Она вскинула голову, и на ее лице вспыхнул отсвет той яркой радости, что только что вошла в отчаявшееся сердце. Ребенок! Ее и Айтека! Какая неожиданность и какое счастье! Ее грудь переполняли невысказанные слова и невыносимая по силе и страданиям любовь.

Старуха усмехнулась.

– Ты красива, не спорю, и тело твое безупречно. И все же на месте господина я не стала бы тебя брать, ибо твоя душа отравлена ядом непокорности и вольнодумства. Нет ничего хуже женщины, которая считает, что может распоряжаться собой. Господин решит, что с тобой делать. Придется подождать его возвращения с войны. Я не пущу тебя к остальным, будешь сидеть взаперти и ждать появления младенца.

С этими словами она отобрала у Мадины новую красивую одежду и небрежно швырнула ей простую рубашку и полотняные штаны. Потом велела спуститься в подвал и заперла девушку на ключ.

Потянулись длинные, одинокие, похожие друг на друга дни. Иногда Мадину ненадолго выпускали во двор, но чаще она сидела в полутемной комнате, на бедно убранном ложе. К ней никто не приходил, и никто не разговаривал с ней, только приносили поесть. Лицо девушки осунулось, его черты обозначились резче, упрямый взгляд глубоких темных глаз выдавал нелегкие думы. Она тосковала по своим родным, по недосягаемым горизонтам и многозвездному небу, по не стесненным стенами и решетками движениям, по вольному воздуху и живым запахам природы. Она страдала от того, что не знала, жив ли Айтек и думает ли семья о ее судьбе.

Мадина не верила в то, что навеки разлучилась с прошлым. Она твердо знала: Бог следит за каждым порывом человеческой души и не оставляет людей без своего милосердия. А потому нужно надеяться и верить. Девушка чутко следила за жизнью, которая развивалась в ее теле, прислушивалась к ее движениям и улыбалась таинственной, тонкой и нежной улыбкой.

Однажды в маленьком, забранном решеткой оконце, находившемся под самым потолком ее тюрьмы, появилось незнакомое молодое лицо. Мадина встала с ложа и подошла поближе. Незнакомка приложила палец к губам и быстро прошептала:

– Меня зовут Айсун, я одна из наложниц господина. Я слышала, что ты давно сидишь в этом подвале, и что скоро у тебя появится ребенок. Это правда?

Мадина кивнула, и Айсун продолжила:

– Никому из нас не позволяют рожать. Мы здесь для того, чтобы служить утехой господину. Он не хочет иметь детей, потому что жизнь воина слишком опасна. Джахангир-ага – высокий начальник, он боится, что его дети могут стать заложниками или погибнуть, если его судьба переменится.

– Отец моего ребенка не ваш господин, – ответила Мадина и, чуть помедлив, спросила: – Давно ты здесь живешь?

Айсун грустно улыбнулась.

– Я не считаю времени.