– Где я? – Внутри у Эме начало расти нехорошее подозрение, которое она старательно загоняла подальше, чтобы не ужаснуться по-настоящему.

– В Стамбуле. И я хочу тебе кое-что объяснить, прежде чем отправить на другой берег Босфора в Кючюксу.

Какой Кючюксу, при чем здесь какой-то Кючюксу?! Эме с трудом взяла себя в руки, заметив, что султанша с интересом за ней наблюдает.

– Мадам, простите, меня, наверное, с кем-то спутали. Я… – Эме смотрела в темные глаза Михришах, буквально вытаращив собственные, словно пыталась взглядом донести то, что не получалось словами. Может, султанша плохо понимает французский или она, Эме, с перепугу стала невнятно говорить? – …я француженка с Мартиники, это такой остров среди Антильских островов. – «Боже, зачем я это ей говорю?» – Я училась во Франции в монастырской школе и теперь возвращаюсь обратно к отцу… и братьям, – зачем-то добавила она и уточнила: – У меня много братьев.

Упоминание о братьях не произвело на султаншу ни малейшего впечатления, она явно не боялась многочисленных родственников Эме, живущих где-то далеко на Мартинике (если честно, то таковых не было, то есть родственники были, но немногочисленные). Однако ее губы чуть тронула сочувственная улыбка:

– Все, что было с тобой раньше, забудь. Прошлое нужно оставить за этим порогом. С сегодняшнего дня у тебя начинается новая жизнь. Неважно, кем ты была там, вне стен сераля, теперь ты Накшидиль. Поверь, это хорошее имя, на французский его можно перевести как «Прекраснейшая» или «Услада сердца». То, сможешь ли преуспеть и даже просто выжить в этом мире, зависит только от твоей разумности и готовности учиться. А еще от того, поймешь ли ты меня сегодня.

– Нет, нет, нет! Боюсь, вы меня неверно поняли, я не намерена злоупотреблять вашим гостеприимством. Пожалуйста, прикажите вернуть мне мою одежду и вещи и помогите сесть на любое судно, даже самое старое и ненадежное, которое идет в Америку или хотя бы во Францию.

В голосе Михришах при ответе появились металлические нотки.

– Я объясняю в последний раз. Если не поймешь, значит, на тебя не стоило тратить деньги, несмотря на твою красоту. – Недовольно глядя на Эме, она продолжила: – Где ты жила раньше и кем была – совершенно неважно. Теперь ты рабыня султанского гарема.

Эме не удалось сдержаться:

– Я не рабыня!

Она с ужасом вспомнила рабов отца, с рассвета до заката гнувших спины на кофейной плантации. Хотелось кричать от отчаяния, но из горла вырвался почти писк:

– Никто не может сделать рабом свободного человека…

Отчаяние, прозвучавшее в ее голосе, видно, смягчило султаншу.

– Накшидиль, ты рабыня, потому что тебя купили на невольничьем рынке. Тебе очень повезло оказаться не в нищей лачуге, а в самом роскошном гареме Османской империи. Мало того, если будешь меня слушать, а не твердить без конца, что ты свободный человек, то сможешь стать не джарийе, а сразу икбал, а то и кадиной, то есть женщиной, родившей султану ребенка. Лучше сына.

– Султанша… почему вы выбрали именно меня?

– Именно тебя выбрала не я, а жена алжирского дэя госпожа Фатима. Разве ты не видела ее? Тебе трудно осознать все сразу, потому поживешь пока в Кючюксу, там тебя кое-чему научат, приведут в порядок и постараются, чтобы ты понимала турецкий язык. Учись и не будь строптивой. Строптивым здесь одна дорога – в Босфор.

– Куда?

– В кожаном мешке в воды пролива. И забудь о своих правах, они остались в прошлой жизни. Теперь у тебя одно право: выжить.

Они сидели под крышей какого-то небольшого деревянного сооружения, стены которого представляли собой ажурную решетку.