Мой голос звучал громче и жестче, нежели мне бы хотелось.

Мириам закрыла глаза.

– Я хочу быть счастлива, – сказала она.

Я был бы рад найти доводы, чтобы возразить ей, но предложить мне было нечего. Что я мог сказать ей о счастье – о счастье, которое ей собирался дать человек, совершенно мне неизвестный. Я знал, что мне следовало встать и уйти, но поскольку все равно собирался мучить себя в течение полугода, я решил, почему бы не начать прямо сейчас.

– Ты его любишь? – спросил я.

Она отвела глаза.

– Зачем ты спрашиваешь об этом? Зачем тревожить нас обоих этими вопросами?

– Потому что я должен знать. Ты любишь его?

Она по‑прежнему не смотрела на меня.

– Да, – прошептала она, отвернувшись.

Мне хотелось верить, что она лгала, но я не мог. Трудно сказать, и я до сих пор не знаю, что здесь виной – ее слова или мое сердце. Единственное, что я понимал, – это то, что нам не о чем больше говорить. Она сделала смертельный выстрел, после чего поединок заканчивается, наступает время уносить убитого.

Я встал, осушил бокал и поставил его на стол.

– Желаю тебе счастья, – сказал я и удалился.

Позже я узнал имя этого человека – Гриффин Мелбери. Свадьба состоялась через две недели после нашего разговора. Церемония прошла в узком кругу, и приглашен я не был. После этого я Мириам не видел. Услышав новость, мой дядя был в отчаянии. Тетя шепотом сообщила мне, что ее имя не должно более упоминаться в их доме. Все вели себя так, словно Мириам вообще никогда не было на свете. Или старались делать вид.

Это было нелегко, так как из‑за выборов я и шага не мог ступить, не услышав имени ее мужа. А всякий раз, когда я слышал это имя, я мечтал схватить Мелбери за горло и задушить.

Пивная «Гусь и колесо» оказалась больше, чем я полагал, и представляла собой вытянутое помещение с несколькими десятками столов и стойкой в задней части, причем набитое битком. Здесь были рабочие разных мастей – англичане, конечно, но также чернокожие африканцы и смуглолицые индусы, к которым можно было отнести и меня в моем нынешнем наряде. В воздухе стоял запах джина, эля и вареного мяса, смешанного с вонью дешевого табака и мочи. Шум стоял невероятный – люди кричали, пели и громко смеялись. Я не мог понять, почему Литтлтон так рвался в пивную, зная, что ему не поздоровится, если его заметят. Теперь я понял, что риск был минимален. Хозяева «Гуся и колеса» экономили на свечах как могли, и в пивной стоял полумрак. Окон было недостаточно, учитывая количество курильщиков, и в помещении было темно и накурено. Я ничего не видел на расстоянии десяти футов. Задняя часть зала, где сидели курильщики, напоминала небо со звездами, скрытое пеленой туч.

Литтлтон намекнул, что пинта джина поможет ему побороть беспокойство. Я полагал, что ему лучше оставаться в трезвом уме, но не хотел заниматься нравоучениями и принес ему желаемой отравы, невзирая на то что для этого мне пришлось перешагивать через бесчувственные тела тех, кто выпил лишнего. Когда я заказал для себя слабого пива, разливальщик едва не поднял меня на смех, будто до меня никто никогда не заказывал подобной ерунды. Лучшее из того, что он мог мне предложить, представляло собой ужасающую бурду из эля и куриного бульона.

Он подал напиток, пожирая меня взглядом.

– Если он слишком крепок для тебя, дружище, можешь разбавить своей мочой.

Я хотел ответить колкостью, но придержал язык, решив не давать волю чувствам, пока не будет кончено дело. Я поблагодарил его за заботу и направился к Литтлтону, натянувшему на глаза шляпу, чтобы его не узнали.

– Что еще вам известно о политической стороне этого дела? – спросил я, протягивая ему джин. – До этого никто не говорил о политике и партиях.