И тем не менее я не мог обойтись без памяти Ганелона, от которой, быть может, зависела жизнь и его самого, и Эдварда Бонда. Мне необходимо было многое узнать, а затем тщательно скрыть свои знания. Медея и Эдейрн ничего мне не скажут. Матолч скажет все, о чем я ни спрошу, и обязательно солжет.

Я боялся ехать с ними на Шабаш, который, как я думал, будет посвящен Ллуру. Странной и ужасной была связь между мной и Ллуром. На Шабаше кого-то принесут в жертву.

Откуда мне знать — вдруг это я обречен на заклание, и меня положат на алтарь перед… Золотым Окном?

На бесконечно долгую долю секунды странные обрывки воспоминаний промелькнули в моем мозгу. Я почувствовал смертельный страх, ужас, отвращение и одновременно непреодолимую тягу к…

Осмелюсь ли я пойти на Шабаш?

Не идти я тоже не мог. То, что я вспомнил и решил держать в тайне, было моим единственным — пусть слабым — оружием, обеспечивающим мне относительную безопасность. Я должен идти. Даже в том случае, если меня ждет алтарь.

Мир Тьмы населяли лесные жители. Преступники, за которыми охотились солдаты. Плен означал рабство: я хорошо помнил ужас, застывший в глазах живых мертвецов — слуг Медеи. Я, Эдвард Бонд, сочувствовал им, стремился сделать все возможное, чтобы спасти их от Шабаша. Ведь я жил с ними в лесу более полутора лет, организовывал сопротивление, боролся с темными силами. Я, Ганелон, знал, что на Земле Эдвард Бонд беснуется в беспомощной ярости, вспоминая о друзьях, которых он поневоле отдал в руки злых колдунов и черных магов, бросил на произвол судьбы.

Возможно, мне придется отправиться на поиски лесных жителей. По крайней мере среди них я буду в полной безопасности до тех пор, пока память полностью ко мне не вернется. Но когда она вернется, Ганелон придет в бешенство, очутившись лицом к лицу со своими врагами. Имел ли я право подвергать опасности повстанцев? Имел ли я право подвергать опасности самого себя?

Мне нельзя было идти на Шабаш, нельзя было оставаться в замке. Эдварду Бонду, который в любую минуту мог превратиться в Ганелона, смерть грозила со всех сторон. Со мной могли расправиться лесные жители. Или магистры.

Например, насмешливый полузверь Матолч.

Или Эдейрн, пронзающая ледяным взглядом из-под капюшона.

Или Гаст Райми, кем бы он ни был. Или Арле. Или ведьма в алом!

Да, подумал я, более всего мне следует опасаться Медеи, которую… я любил!

Когда сгустились сумерки, в комнату вошли две девушки-рабыни. Одна из них держала в руках накрытый поднос, другая — мою одежду. Я торопливо поел, переоделся в простую полотняную тунику и бриджи, накинул на плечи длинную голубую мантию. Маску из золотой парчи я нерешительно вертел в руках, пока одна из девушек не произнесла:

— Мы проводим тебя, когда ты будешь готов, господин.

— Я готов, — ответил я и последовал за рабынями.

Бледный, непонятно откуда идущий свет освещал комнаты замка. Меня привели в покои Медеи — в зал с фонтаном. Пурпурноокая ведьма в обтягивающем фигуру ослепительно-белом платье и в алой мантии была неописуемо прекрасна.

Рабыни незаметно исчезли. Медея улыбнулась, но я чувствовал, что она нервничает: глаза ее были прищурены, уголки губ чуть подрагивали. Казалось, она нетерпеливо чего-то ждала.

— Ты готов, Ганелон?

— Не знаю. Что ты имеешь в виду? Не забывай, я потерял память.

— Сегодня ночью, быть может, она к тебе вернется, — сказала Медея. — Но ты не примешь участия в ритуале до тех пор, пока не будет принесена жертва. Оставайся простым наблюдателем. Все равно ты не помнишь заклинаний, так что их произнесут за тебя магистры.