– Да, это бесчестье, это было бы огромное бесчестье для острова Туаль, если бы его военного вождя, первейшего из героев, убил бы простой раб! – горячо подхватила фрия Эрхина. – Каковы же прочие наши мужчины и воины, если первый из них дает себя убить простому рабу! Позволяет свернуть себе шею, как новорожденный ягненок! Не раз мы слышали, как Ниамор сын Брана в этом самом покое требовал чести делить вепря, перечислял свои подвиги и искусства, твердил, что ни один враг не подкрадется к нему незамеченным! И вот – не в диких лесах, не в каменных скалах, где живут чудовища с одним глазом, не во мраке яростной ночи, а среди ясного дня, на зеленых валах Аблах-Брега к нему открыто подходит враг, а он даже не замечает его!

– Но он не ждал нападения!

– А почему он его не ждал? Настоящий воин всегда, в любое мгновение, при каждом ударе сердца готов отразить нападение, ждет он его или не ждет! В чужой стране или в своей постели! О чем же он думал?

Сэла могла бы сказать, на чем тогда было сосредоточено то, что сам Ниамор в очередном приступе бахвальства мог бы назвать своими мыслями. Но такой ответ не годился для Срединного Покоя и для ушей фрии.

– Нет, не раб виноват в том, что Ниамор лишился жизни! – продолжала Эрхина. – Воля Богини направляла руки раба! Ниамор сын Брана разгневал Богиню своей непочтительностью и получил справедливое наказание. Ради чести всего острова мы не можем допустить иного. И раз уж наш военный вождь был так неугоден Богине, нам остается предать его забвению и выбрать нового.

Воины за спиной Торварда отступили. Он остался стоять, где был. Сэла тоже не трогалась с места, не веря, что все может кончиться так хорошо, и выжидала какого-то подвоха.

Эрхина сделала Торварду знак подойти, и у Сэлы замерло сердце. Чары кюны Хёрдис сильны, но и верховная жрица Богини не то что все прочие люди. А если она сумеет взглянуть сквозь наведенный облик? Раньше она не замечала поддельного слэтта, но теперь сами обстоятельства, будь они неладны, заставляют ее вглядываться в него со всем вниманием. Неужели она не узнает того, кого так пылко обнимала когда-то? А вдруг ей сердце подскажет!

Но, похоже, сердце фрии Эрхины не значилось среди ее советчиков. Торвард приблизился к трону на несколько шагов и остановился. Мельком он заметил на груди Эрхины черный камень, о котором говорила Сэла, но тут же поднял взгляд к ее лицу. Он тоже думал: неужели она его не узнает? Он-то узнавал ее – ту, которой так восхищался, о которой так мечтал… Сердце его дрогнуло: впервые после того далекого дня в саду Богини он видел ее так близко, они вновь стояли друг против друга. Даже помня о нанесенной Аскефьорду обиде, он был поглощен и захвачен ее красотой.

– Как твое имя? – спросила Эрхина.

И Торвард не сразу смог ответить на этот простой вопрос: казалось странным услышать его от той, которая его знала.

– Коль, – коротко ответил он наконец и подивился, что она верит этой грубой лжи.

– Где твое место?

– В кузнице.

– Откуда ты? Я слышу по твоей речи, что ты из сэвейгов.

– Я из Слэттенланда.

– Ты был пленен в военном походе?

– Нет. Меня подарили тебе… госпожа. Я попал в плен на Квиттинге, и оттуда меня прислали сюда.

– Ты был воином?

– Да.

Эрхина смотрела ему в лицо, словно забыв, о чем хотела еще спросить. Выбор Богини был никак не случаен: среди рабов нечасто встретишь такую прямую, крепкую фигуру, у которой вечный страх не ссутулил плечи и не вдавил грудь, такую гордую посадку головы… Такой прямой, открытый, значительный взгляд… Такие ясные, умные карие глаза… Взгляд этих глаз проник в самое сердце: они словно бы намекали на что-то, известное только им двоим… Она мельком вспомнила высокого белобородого старика, который подарил ей этого раба от имени кого‑то из мелких квиттингских вождей… Необычный подарок! И как кстати! Если бы она знала, что подаренный раб окажет ей такую услугу, то отплатила бы за него еще щедрее.