|
Он только посмотрел на вершину холма, где стоял Дом Четырех Копий – огромное здание с красными стенами под свинцовой крышей. Даже издалека было видно, что оно состоит из нескольких просторных помещений и может вместить множество людей. По сравнению с Аскегордом, мало чем отличавшимся от простой усадьбы хёльда, обиталище жрицы и правительницы острова Туаль походило на один из небесных чертогов Асгарда, где в каждом по сотне палат и сотне дверей. Глядя на него снизу, Торвард испытывал волнение, любопытство, даже некое смущение. Убогие рыбацкие лодочки на берегах Даны, сплетенные из прутьев и обтянутые коровьими шкурами, словно говорили: нам нет дела до остального мира. Да и зачем туалам остальной мир, когда Асгард начинается прямо здесь, на вершине этого холма? Но как он, Торвард, там себя покажет? Это ведь не поход, где требуется только доблесть и острота меча. Это даже не пир у кого-нибудь из конунгов или хёвдингов Морского Пути, где Торварду не было нужды заботиться, какое впечатление он производит: кому не нравится, тот пусть отвернется. Богам угождать приходится, хочешь ты того или нет. Конечно, вытирать за едой руки о колени он уже отучился, но вести себя сдержанно и почтительно, вести вежливую беседу, избегая выражений, уместных только среди хирдманов, для него будет тяжким испытанием. Предчувствуя это, Торвард был непривычно скован и молчалив – впрочем, как и вся дружина.
– Фрия Эрхина сегодня же узнает о вас, – пообещала жрица, уходя из гостевого дома. За ней несли первые подарки для правительницы: несколько связок бобровых шкурок и три тканых разноцветных ковра с изображением сказаний. Но прежде чем ступить на землю священного холма, пришельцам требовалось пройти очищение. – Есть ли на твоих руках кровь? – спросила у Торварда Блатт, явившись на следующий день. – До хрена и больше! – не подумав, ляпнул он, изумленный подобным вопросом: а что, какой-нибудь наследник конунга доживает до двадцати пяти лет, никого не убив? И как он не стыдится людям в глаза смотреть? Но Блатт даже бровью не повела, и ее красивое лицо осталось таким же снисходительно-любезным, только возле глаз, на нежно-розовой коже, обозначилось по три глубокие морщины. А Торвард сообразил, что ему задан положенный по обряду вопрос, который предваряет обязательное очищение в водах священной реки Даны. – Поскольку твое прибытие пришлось на время зимы, воду можно подогреть и омовение совершить в храме! – Изящной белой рукой с двумя золотыми браслетами жрица показала в сторону Пламени Гостеприимства. – А я что, на немощного похож? – уже намеренно грубо откликнулся Торвард. Он видел, что его считают невеждой, и из детского чувства противоречия жаждал выглядеть еще хуже, чем мог бы. Смущение и неуверенность, весьма непривычные для него чувства, причиняли ему досаду, но он пытался переупрямить даже их и потому держался вызывающе. Уже очень давно ему не приходилось делать то, чего он делать не хотел, и трудно было примириться с необходимостью снова, на двадцать шестом году, превратиться в несмышленого ребенка. Понимая, что здесь такие вещи неизбежны, он старался не давать воли раздражению, но только на другой день, под изумленными взглядами туалов плавая в холодной зимней Дане, почувствовал себя отомщенным. После очищения в воде фьялли принесли в жертву Богине поросенка, но и тогда чести лицезреть ее земное воплощение пришлось дожидаться еще девять дней. В это время гостей кормили только кашей и хлебом, и то не слишком обильно, – так тоже полагалось. Утешал только очень вкусный медовый напиток и возможность прогуливаться под нижним валом Аблах-Брега. Фьялли потешались, разглядывая плетеные туальские лодки, которые на их взгляд были слишком уж легки. – Конечно, чтобы на таких «коровах» по морю плавать, нужна большая смелость! – с мнимым уважением и более явной издевкой говорил ехидный Эйнар сын Асвальда. |
