Было бы так легко, так приятно сказать: «Какого черта, это просто секс, кого волнует наш род и природа, кто знает, что правильно, а что порочно», и не просто уступить соблазну, но отдаться ему целиком, однако хотя нравственность явно отправилась в увольнение, некие остатки моего сверх-Я лезут занять ее место. И несмотря на то что сердце и чресла по-прежнему увлекают меня в уют этих рук, этих губ, этого потрясающего матраса, голова остается достаточно холодной, чтобы отринуть мечты и отступить с поднятыми руками.

— Я не могу. Я хочу, но — не могу.

— Ты… женат? — спрашивает Сара.

— Нет… не в этом дело…

— У тебя… у тебя есть подружка?

— Нет. Послушай… — Тут звонит телефон. Я не обращаю внимания. — Послушай… — повторяю я, и снова звонит телефон. Индикатор сообщений горит с тех пор, как я зашел в спальню. Еще звонок. — Не забыть бы, что имел в виду, — говорю я и снимаю трубку.

— Вот дерьмо, он дома! Рубио, где ты шлялся, черт тебя побери!

Гленда.

— Гленда, это не может подождать? Я… занят.

— Так ты сначала просишь меня о долбаной помощи, а потом охренительно занят, чтобы услышать, что я нарыла, так? Я намеки понимаю…

— Подожди! Подожди — ты что-то нашла?

— Нет, раз так, ничего. — Ну вот, надулась теперь.

Сара вьется на простынях, тянется к моим рукам, тащит меня к себе.

— Оставь этот телефон, — обольстительно воркует она. — Потом им позвонишь.

Блеск, теперь двух дамочек успокаивать. Саре я показываю палец — одну секундочку, умоляю, одну секундочку — и отступаю в затемненный угол спальни.

— Глен, прости меня. Тут просто… черт знает что творилось. Но все, что ты раздобыла, я выслушаю с радостью.

— Только не по телефону. Нам нужно встретиться, Винсент.

— Парень, который говорил мне это последним, уже сыграл в ящик.

— Что?

— Потом расскажу. Встречаемся прямо сейчас? Ты не можешь хоть в общих чертах объяснить?

Гленда колеблется, но ответ ее тверд:

— Лучше не стоит. Можешь подвалить в «Червоточину»?

— Сейчас?

— Сейчас. Сам поймешь, как это важно для тебя.

— Да, да, конечно. Дай мне двадцать минут. И еще, Глен — будь осторожна.

— Как всегда.

Я поворачиваюсь к Саре, прокручивая в голове извинения и причины, по которым я вынужден покинуть ее в столь решающий момент наших… отношений. Но услышав ровное дыхание с легким посапываньем, понимаю, что объяснения можно отложить на следующий раз. Сара Арчер отключилась, одной рукой продолжая сжимать мою штанину.

— Прости, — шепчу я. — Я так сожалею.

Ее кожа блестит в тусклом отблеске горящей в гостиной люстры, и столь чиста и непорочна эта бледная матовая поверхность, что заслуживает прощального поцелуя. Когда я наклоняюсь к ее щеке, Сара приоткрывает глаза и смотрит на меня с нарастающим изумлением. Она поднимает ладонь и гладит мое лицо, и тепло ее прикосновений доходит до самого сердца. Она говорит:

— Ты… ты похож на того, кого я знала когда-то. Давным-давно.

— Кто же это? — шепчу я.

Но Сара уже спит.

В канун Дня всех святых бар динов на задах «Червоточины» выглядит совершенно обычно: травка, шум, пьяные крики. Но того бедлама, что творится в передней части, где собираются млекопитающие, мне видеть еще не доводилось. Все здесь забито грязными обезьянами, наряженными в карнавальные костюмы той или иной степени идиотизма.