Моисеев наконец сел на стул рядом с Турецким и неожиданно выпалил:

— Ребята мои уезжают в Израиль.

— Ну и молодцы!

— Эдуард Антонович сказал, что я должен буду положить партбилет на стол.

— Если бы я по дикой случайности оказался в партии, то давно бы уже-выбросил билет в помойку! Для чего он вам нужен? Все порядочные люди уходят из этой заплесневелой конторы: Окуджава, Тихонов, Афанасьев... Я слышал, что за последний год это болото покинуло больше двух миллионов.

— Саша, так нельзя. Я сорок шесть лет в партии, я убежденный коммунист. Я прошел фронт, потерял ногу... Впрочем, это не имеет отношения... Для меня это трагедия. Позор. Мальчики пусть едут, они уже давно решили, всё боялись мне сказать.

— Семен Семенович, но ведь времена-то сейчас другие, вы же можете протестовать, я не знаю — подать жалобу, написать в газету.

— Ни в коем случае, мальчикам станет известно, они меня в беде не бросят, я себе не прощу... Так что прислушайтесь к моему совету — подождите Бабаянца, не лезьте на рожон.

Турецкий вышел из криминалистического кабинета в полном расстройстве чувств. Если уж у такого честного и доброго человека совершенно зацементированы мозги, то чего же ожидать от других? «Убежденный коммунист»! За свои сорок шесть лет партийного столбняка он так и не понял, в чем он был убежден... Уже не думая о совете Моисеева — подождать возвращения Бабаянца, и скорее даже из духа противоречия, чтобы доказать самому себе самостоятельность своего мышления, он открыл дверь кабинета зампрокурора Амелина. Знал бы он, чем обернется — и очень скоро — такая самостоятельность, пройти бы ему мимо этой двери, ну, просто забыть на время о ее существовании.

Амелин, разложив на столе графленые простыни бумаг, переписывал какие-то данные. Турецкий начал с места в карьер прямо от двери:

— Вы мне передали дело по факту смерти Бардиной. В деле должна быть записная книжка убитой. Отсутствует также опись приобщенных к делу документов.

Короткие ножки Амелина поджались под столом, так что стали видны только давно не чищенные ботинки.

— Вы разве не видите, что я занят? Надзор за следствием осуществляет сам товарищ Зимарин. Прошу обращаться к нему,— сказал Амелин и уткнулся в простыню.

— Кто копался в деле, прежде чем вы его передали мне? — решил упорствовать Турецкий, но кадровик явно не желал разговаривать. Тогда Турецкий решил зайти с другого конца: — У вас есть ереванский адрес Бабаянца? Мне надо срочно с ним связаться. Мне не нравится, когда люди ни с того, ни с сего уходят в отпуск.

Амелин оторвался от бумаг, глаза его бегали за толстыми стеклами очков. Но в это время распахнулась дверь, и секретарша Клава устрашающе прошептала:

— Александр Борисович, срочно, к телефону...

На этот раз Грязнов звонит из вполне исправного уличного автомата и сообщает, что на девяносто девять процентов он установил убийц Била, и одному из них, Гончаренко, Шура Романова организовала «служебный арест» — посадила на дежурство, чтобы был на виду и никуда не отлучался, до тех пор, пока Грязнов не установит личность Била, а теперь это раз плюнуть, и что Ника Славина может спокойно со своим пацаном ехать домой уже сегодня, в крайнем случае завтра.

Турецкий настолько ошарашен, что не реагирует должным образом на появление в кабинете Амелина, который, сменив гнев на милость, лично, сам пожаловал к подчиненному, чтобы лично принести ему на подпись какую-то ведомость, кажется, статотчет по законченным следственной частью за квартал уголовным делам; он расписывается в нескольких местах, отмеченных Амелиным, и продолжает слушать Грязнова, наблюдая, как семенит к, двери короткими ножками Амелин.

— Почему ты сказал — «раз плюнуть»?

— Потому что я еду к Кларе, моей старой знакомой.