Анатолий Мошковский. Яшка
В июне Яшка вернулся в чум. Он открыл портфель, достал сложенную вдвое бумагу, попросил родителей вытереть руки (дело было в обед) и подал им. Отец осторожно развернул ее и по складам прочитал. В бумаге говорилось, что Яков Ледков отлично окончил семилетнюю школу, и в подтверждение, что все это правда, стояла жирная школьная печать. Мать, дедушка и двое младших братишек, покачивая головой, склонились над торжественной бумагой, а Яшка развалился на мягких оленьих шкурах и неторопливо рассказывал о жизни в приморском поселке, о больших океанских судах, проплывавших мимо, о дружке Ваське с радиостанции, которому однажды удалось поговорить с Антарктидой. — Мой внук — великий человек! — сказал дедушка, вытирая нос от избытка чувств. — Мой внук… Яшка перевернулся на шкурах. — Подумаешь, семилетка! — фыркнул он. — Помолчи, дедушка, куропатки засмеют. — Одним пастухом больше, — сказала мать. — Старик уже слаб глазами. Легче будет со стадом. — Нет, мама, — сказал Яшка. — Что — нет? — испугалась мать. — Тебе не нравится тундра? — Нравится, — сказал Яшка, — да скоро уеду. Мать с отцом переглянулись, но не произнесли ни слова. Мало ли что может сказать человек, когда у него радость: получил такую бумагу, с такой печатью. Сын стал пастухом. Он ездил с отцом на дежурство в стадо. За долгие месяцы и годы учения он не разучился ловить тынзеем несущихся на всем скаку оленей, не разлюбил есть «сырком» мясо и рыбу. Он не изменился. Только из мальчика стал юношей: окреп, раздался в плечах, лицо его округлилось, а яркие черные глаза смотрели прямо и весело. Уходя в стадо, он клал за пазуху какие-то книги. Иногда, когда в чуме все спали, он выдвигал из-за печки низкий обеденный столик, раскладывал книги и тетради и долго-долго писал. «Пусть пишет, не маленький уже», — думал отец и не говорил сыну ни слова. Время шло. Когда колхозное стадо готовилось перекочевывать от моря ближе к лесам, сын почесал однажды за обедом голову и сказал: — Мне пора… Опоздать боюсь… Отец так и не донес до рта кусок оленины: — Куда тебе пора? — В город, учиться. — Разве ты не ученый? Во всем стойбище нет ученей тебя. — Мало ученый, — сказал Яшка. — Детей хочу учить. В училище поступлю. — Ты останешься здесь, — проговорил отец. — Народ нужен и здесь. — Я вернусь сюда, — сказал Яшка. — Вернусь учителем. — Нет, — ответил отец. — Да, — сказал Яшка. — Согласен. Но олешек не получишь — придется пойти пешком. — Пойду, — сказал Яшка. Больше он не говорил с отцом. Он надел малицу, натянул пимы, взял взаймы в соседнем чуме две буханки хлеба, кусок вареной оленины, пакетик грузинского чая, спичек, котелок, семьдесят пять рублей денег, взвалил на спину мешок и пошел. Ненцы редко ходят по тундре пешком — немцы ездят на оленях, но Яшка не хотел клянчить у отца оленей. Он в последний раз оглянулся на чум, в котором родился, и пошел, не оборачиваясь. Он шел по мягким мшистым кочкам, поросшим ягелем, ягодой вороникой и мелким стелющимся кустарником. Солнце над его головой не заходило. Тундра звенела от птичьего гама и комаров. Последние летние цветы пестрели на кочках. Когда Яшка уставал, он разводил костер, грел в котелке чай, ел хлеб и шел дальше. Если вдруг ему становилось не по себе, грустно, одиноко и было чуточку жаль отца, он придумывал песню. |
