Следователь громыхнул кулачищем по столу так, что зазвенела люстра под потолком.

– Не сметь! Вы в прокуратуре!

Крошин от неожиданности отшатнулся, со страхом посмотрел на седого гиганта. Следователь указал на графин. Опередив Леву, Крошин налил следователю воды. Выпив подряд два стакана, тот вытащил из кармана платок, какой можно увидеть только у клоуна в цирке. Следователь долго вытирался и обмахивался, наконец сказал:

– Убирайтесь отсюда. Интеллигент! Сильная личность! Смотреть противно! – он говорил так, будто вся вина Крошина состояла не в том, что он убил человека, а в том, что он позволил себе ругань. – Мой вам совет: на работе увольняйтесь. Пообедаете и завтра к четырнадцати приходите сюда.

– Хорошо. До свидания, – Крошин поклонился и вышел.

– Надо было задержать, – сказал Лева.

– Умница ты, дружок, да дурак отчаянный, – ответил следователь.

Глава последняя

Крошин совершенно напрасно считал, что полностью находится на свободе, волен уехать когда угодно. Когда, отпущенный следователем обедать, Крошин рванулся за город, его не стали преследовать, но посты ОРУДа регулярно сообщали о пути его следования. По просьбе прокуратуры уголовный розыск осуществлял наблюдение за преступником таким образом, что у него создавалось впечатление абсолютной свободы.

Николай Тимофеевич не арестовывал Крошина совсем не из-за боязни ответственности. Следователь хотел сбить преступника с толку, снять с него маску героя, сверхчеловека, которую Крошин старательно удерживал. Будучи арестованным, он, безусловно замкнется, начнет разыгрывать невинно пострадавшего, даже поверит в это. Оставаясь формально на свободе, Крошин постепенно сдавал свои позиции. Он уходил из кабинета, когда ему об этом говорили, возвращался к назначенному часу, даже ждал в коридоре. Доказательством его устное признание не являлось, и Крошин, зная об этом, не придавал своим беседам с Николаем Тимофеевичем особого значения. Однако атмосфера, созданная следователем в кабинете, оказывала на психологию Крошина серьезное влияние. Главное, он внутренне признал себя преступником. И хотя бессонной ночью, продумывая вновь и вновь всю ситуацию, он пришел к выводу, что доказательств против него не хватает, радости Крошин от данного вывода не испытывал. Что-то в нем треснуло, у него выбили из рук рулевое управление. Он перестал быть хозяином положения.

Утром он послушно явился в отдел кадров и подал заявление об увольнении. Сам ходил к директору, в местком, наконец получил трудовую книжку. Он пошел в милицию и попросил опечатать квартиру, в которой когда-то жила Наташа, и оставил для хозяев ключи. Он уже подумывал продать «волгу». Крошин, не отдавая себе отчета, готовился к аресту.

Следователь лишил Крошина зрителей, оставив его одного. Не арестовывая, Николай Тимофеевич лишил Крошина и позы великомученика. Бороться не с кем, героя и властелина изображать не перед кем. Крошин невольно расслабился, ездил по городу без всякой цели, поглядывая на часы, скорее бы два.

Неожиданно он вспомнил последний вопрос следователя, на который так и не дал ответа. Когда вы совершили свое первое преступление? Вспомнив, он даже обрадовался, есть о чем подумать.

В институте учился, как большинство, – не хуже, не лучше. Получал стипендию, выигрывал в преферанс. Крошин отлично играл, – и половина курса ходила у него в должниках. Роскошной жизни не вел, однако не нуждался, прирабатывать, как некоторым, не приходилось. Он был лидером, ему подчинялись, многие с большой охотой. Но все это не выходило за рамки обычной студенческой жизни. О распределении он как-то забыл, когда же получил направление… Куда его направили? Крошин силился, но не мог вспомнить. В общем, он считал, что это место не для «белого» человека. Он не поехал. Он стал преступником потому, что не поехал по распределению? Отнюдь.