– Это закон водителя грузовика, – объясняет Сильвия. – Если он заденет пешехода, то до конца своих дней будет выплачивать ему пособие. Если же подаст назад, чтобы прикончить его, то отделается простым штрафом.

Я воздерживаюсь от нападок на, похоже, подменяющую им совесть логику. Я два года проработала сверхштатным врачом в госпитале в Бамако и думала, что закалилась, но тамошняя жестокость – просто детские шалости по сравнению со здешней. Меня всегда будет возмущать не столько сам ужас преступления, сколько нелепейшие оправдания, которые ему находят.

В стуке кастаньет наш «жук» набирает скорость, чтобы успеть проскочить на красный. Карета «скорой помощи» и два грузовика, оглушительно гудя, едва избегают столкновения с нами. Терзаемая между тошнотой и страхом, я впериваюсь в блаженного с бардачка.

– Молитесь, чтобы мы приехали вовремя? – улыбается Сильвия.

– Чтобы мы приехали целыми.

– За двенадцать лет вождения такси я ни разу не попала в аварию, – заверяет она меня, целуя свой указательный палец, прежде чем любовно приложить его к колпаку Хуана Диего.

Мы въезжаем в старый город – беспорядочное нагромождение построек времен испанской колонизации, полуразрушенных церквей и домов из серого камня, подпирающих друг друга, а местами и поддерживаемых ржавыми балками. Надписи на иллюстрированных щитах призывают пешеходов держаться во время землетрясений середины шоссе. Лабиринт узеньких переулков выводит нас на большую площадь, где преграждающий дорогу полицейский не дает нам повернуть направо. Сильвия высовывается из окна, о чем-то договаривается, повышает голос, показывает на меня. Он даже бровью не поводит, продолжая упрямо указывать влево. Она влезает обратно, просит у меня пятьдесят песо. Я сокрушенно вздыхаю и покорно протягиваю купюру. Она сует ее в руку полицейскому, который тотчас нас пропускает, и через два десятка метров притормаживает на углу проспекта, где и располагается вход в гостиницу. Я замечаю, что мы вполне могли сэкономить пятьдесят песо. Она мило поясняет, что полицейские так мало получают: должны же они как-то зарабатывать себе на жизнь.

– Можете не спешить, я жду вас.

– Мы успеем за четверть часа добраться до исследовательского центра?

– Если будет угодно Диегито, – обещает она с обворожительной улыбкой, рассеивающей все сомнения. – А если нет, подождут. Знаете, в Мексике каждый живет в собственном ритме. Расписание – сродни погоде. Весьма приблизительное понятие.

Скучающий под разорванным в клочья тентом Гранд-Отель-Сьюдад-де-Мехико дряхлый швейцар, в выцветшей голубоватой ливрее, наблюдает за тем, как я вытаскиваю свои чемоданы, потом свистом подзывает такого же престарелого, как он сам, носильщика, тот подбегает с тележкой и, кряхтя, отрывает от земли мой чемодан. Я помогаю ему, и он удаляется в служебный коридор, а его коллега с гордостью указывает мне на мраморные ступени под вращающейся дверью.

Я оказываюсь в необъятных размеров пустынном холле, тускло освещаемом через стеклянную крышу, возвышающуюся над четырьмя этажами галерей. Пол разделен на две зоны: слева заляпанный пятнами бордовый ковролин, справа – голый, в ожидании нового покрытия, цемент. Я направляюсь к стойке администратора, где развернул потрескавшийся шланг брошенный пылесос. Ни души. На стойку водружен медный звонок с перламутровой кнопкой. Я, как это бывает в вестернах, ударяю по нему кулаком. Из служебной дверцы, прихрамывая, выбегает консьерж, спрашивает, требуется ли мне такси. Я объясняю, что нет: я не уезжаю, а въезжаю. Он разочарованно и укоряюще косится на меня, складывает талон на бронирование номера, который я ему протягиваю, просит никуда не отходить и убегает обратно, захлопывая за собой дверь.

Я сверяю время по настенным отстающим часам, набираюсь терпения, прогуливаюсь по холлу, любуясь стеклянной крышей.