И все-таки однажды он был там. В январе 1992 года в Петербурге был устроен первый симпозиум, посвященный творчеству Бродского. Участники его отправились на экскурсию на улицу Пестеля, к дому с «полутора комнатами», и я сделал снимки, которые собирался отправить потом Бродскому в Нью-Йорк. Это наверняка обрадует его, думал я: фотографии старых друзей перед его домом. Ведь почти такой же силы, что кочевой инстинкт Иосифа, была его противоположность — ностальгия.

Полпленки было уже отснято в Стокгольме, и дощелкал я ее в Петербурге. Когда пленку проявили, оказалось, что произошло двойное экспонирование. И не одного или двух кадров, как бывает, а всех.

Снимки, сделанные в Стокгольме, изображавшие Бродского, его жену и кое-кого из моей семьи, оказались спроецированными на снимки, сделанные в Питере. На двух фотографиях он смотрит с улицы вверх, на свой собственный балкон, на одной из них — со Спасо-Преображенским собором на заднем плане; на двух других он стоит на лестнице перед квартирой с номером 28. Таким образом, Бродский все-таки вернулся домой — если для этого потребовалась бракованная фотопленка, то, может быть, потому что он был сыном фотографа.

[Фото 48. Двойное экспонирование: Бродский с женой и членами семьи автора смотрят на дом Мурузи. Сзади — Спасо-Преображенский собор. Фото Б. Янгфельдта.]

Я долго размышлял, как такое могло произойти, и наконец пришел к единственно возможному выводу: где-то посередине пленка поменяла направление и шаг за шагом отмоталась к первому кадру — к «полутора комнатам». Другими словами, «Кодак» совершил то движение, на которое сам Бродский был не способен: назад.

[Фото 49. Последнее выступление Бродского в Швеции. С автором этой книги. Стокгольм, 14 сентября 1993 г. Фото М. Педана.]

IV. Беседы

Оба публикуемых ниже интервью взяты мною в Нью-Йорке, в квартире Бродского. Первое было записано 15 марта 1987 года; напечатано по-шведски в стокгольмской газете «Expressen» 3 апреля того же года, затем как приложение к шведскому изданию сборника эссе «Less Than One» («Att behaga en skugga», Stockholm, 1987). По-русски оно впервые опубликовано в журнале «Звезда» (2010, № 1). Вторая беседа состоялась там же 25 ноября 1987 года (она велась то по-русски, то по-английски), напечатана по-шведски в газете «Svenska Dagbladet» в день вручения Бродскому Нобелевской премии — 10 декабря. В сокращенном виде вошла в «Большую книгу интервью» (Москва, 2000).

Седьмого сентября 1993 года два нобелевских лауреата по литературе, Иосиф Бродский (1987) и Дерек Уолкотт (1992), были приглашены в университет шведского города Линчепинга для чтения стихов и последующей дискуссии. Меня попросили вести эту дискуссию, дав полную свободу в выборе темы. Я предложил тему «Форма в поэзии» — и она была охотно принята обоими поэтами.

Мой выбор был не случаен. И Бродский и Уолкотт хорошо осознавали значение традиционных форм в поэзии. В отличие от многих современных поэтов, они никогда не отвергали формальных традиций стиха, в том числе рифмы. Напротив, оба признавали важность традиции в поэзии: как поэт, ты начинаешь не с пустого места, ты являешься частью более широкого дискурса, уходящего в глубь веков.

Я полагал, что будет интересно устроить «перекрестный допрос» двух поэтов — поэтов с очень разным творческим опытом, но со сходным отношением к мейнстриму англо-американской поэзии. К тому же оба они принадлежат к периферии англоязычной поэтической традиции: Бродский — русский эмигрант, для которого английский был вторым языком, выученным в зрелом возрасте; Уолкотт вырос в многоязычном мире Карибского бассейна.