— Лежи, лежи, не вставай! Ну скажи, как вдруг опьянел.

И совсем не было похоже, что пьян, ну ни капельки… Вот беда какая, скажи! Может, еще закусишь чего? Поправишься!

Но закуска не могла меня поправить. Я был пьян не от спирта. Меня мутило отчаяние. Мое сердце разрывалось от скорби. Мне хотелось кричать, выть, кусаться, биться головой о стены, плевать кому-то в лицо, топтать кого-то ногами. Потом бешенство стало утихать, я забылся в чаду невероятных видений — вселенная танцевала вокруг меня вниз головой. Стеша гладила мои волосы, я ощущал тепло ее ладони, ее голос обволакивал меня. Я еще успел расслышать:

— Сеничка, может, раздеть его? Жалко бедного…

Он ответил сердито:

— Ладно, жалей! Сам раздену. А ты канай отсюда!

На другое утро, после обхода начальника, Стеша пришла ко мне в потенциометрическую. Я знал, что она прибежит проведать, и приготовился к разговору.

— Что это со мной случилось? — сказал я весело. — Ничего не помню. От капли спиртного опьянел, как пес.

Но она была умнее, чем я думал о ней.

— Ты одурел, — заметила она. — Я нехороший разговор завела, а Сенька, дурак, развел… Ну, спирт сразу и взял. Это бывает. Молодой ты — кровь играет.

Я попробовал отшутиться.

— Где там играет! Я недавно палец порезал, попробовал на вкус — кислятина моя кровь, можно селедку мариновать.

Она сидела на скамье, широко раздвинув под юбкой полные ноги. Глаза ее, лукавые и зазывающие, не отрывались от моего смущенного лица.

— Рассказывай! — протянула она. — Кислятина! Капнешь такой кровью на дрова — пожар! Ты себе зубов не заговаривай.

Я спросил серьезно:

— А что же мне делать?

Она засмеялась.

— Смотри, какой непонятливый! Что все делают.

— Нет, скажи — что? — настаивал я, снова начиная волноваться. — Прямо говори!

— Да я же прямо и говорю, — возразила она, удивленная. — Без фокусов. Истрать пару десяток, как из бани выйдешь — свеженький, легонький, не голова — воздух!

Она наклонилась ко мне, дразня и маня улыбкой, взглядом, плечами, приглушенным голосом:

— И не сомневайся — ублажу! Для тебя постараюсь — ближе жены буду. Все увидишь, чего и не думаешь!

Я тряхнул головой, рассеивая дурман и показывая на ее ноги:

— Это что ли увижу — надписи? Нечего сказать, удовольствие.

Она захохотала:

— А чем не удовольствие? А не хочешь, не смотри. Я ведь делала для себя.

Она заметила на моем лице недоверие.

— Нет, правда! Не веришь? Сколько раз бывало, раскроюсь в бараке, погляжу на одну ляжку, порадуюсь — хорошо, когда по горячему, слаще сахару. И вспомню то одно, то другое, как было. А на другую посмотрю — заплачу — тоже полегчает. Театр в штанишках, на все требования — не так, скажешь?

Теперь и я смеялся. Мы хохотали, глядя друг на друга. Она спросила задорно:

— Или не нравлюсь я тебе? Какого тогда шута надо?

А то, может, деньжат жалко?

Я покачал головой.

— Нет, Стеша, ты собой очень ничего, вполне можешь понравиться. И денег мне не жалко, все бы отдал с радостью. Но не могу я по-вашему — без души. Боюсь, ты этого не понимаешь.

Она встала и вызывающе сплюнула на пол.

— А чего не понимать? На дармовщинке покататься любишь. Без денег можно только с милой и Дунечкой Кулаковой… Мне цыганка ворожила на вашего брата — все короли марьяжные, деловое предприятие.