|
Как только попадаешь на улицу, шанса нет, тебя имеют, тебя имеют по-настоящему. Зачем что-то красть, если не сможешь приготовить? Как ты собираешься что-то трахнуть, если живешь в переулке? Как ты будешь спать, если все в Союзной Миссии Спасения храпят? И тырят у тебя ботинки? И воняют? И лишены рассудка? Даже сдрочить не сможешь. Тебе нужны четыре стены. Дайте человеку четыре стены хоть на недолго, и он сможет овладеть миром. Поэтому мы немножко волновались. Каждый шаг звучал поступью хозяйки. А хозяйка была дамой весьма таинственной. Молодая блондинка, которую никто не мог трахнуть. Я разыгрывал ее очень холодно, думая, что она сама ко мне придет. Приходить-то она приходила, стучалась даже, но всегда только за деньгами. У нее где-то был муж, но мы его ни разу не видели. Они там жили и не жили. Мы же ходили по досточке. Мы считали, что если сможем выебать хозяйку, наши беды закончатся. У нас одно из тех зданий, где ебешь каждую женщину в порядке вещей, почти из чувства долга. Но вот эту я заполучить не мог, и от этого было тревожно на душе. И вот сидели мы, вертели сигаретки, пили портвейн, а четыре стены постепенно таяли, отпадали. В такие моменты беседуется лучше всего. Несешь дичь, вином запиваешь. Мы были трусами, потому что хотели жить. Слишком плохо нам жить не хотелось, но жить мы хотели все равно.
– Ну, – сказал Лу, – мне кажется, я понял. – М-да? – М-да. Я начислил еще. – Работаем вместе. – Еще бы. – Значит, ты – хороший говорун, рассказываешь много интересных историй, неважно, правда или нет… – Правда. – Я имею в виду, что это неважно. У тебя – хороший рот. Теперь вот что мы сделаем. На этой улице, чуть дальше, есть классный бар, ты его знаешь, Молино. Ты туда заходишь. Тебе нужны деньги только на первый стаканчик. На это мы скинемся. Ты садишься, посасываешь свою выпивку и оглядываешься, не начнет ли кто махать пачками денег. Туда такие толстые ходят. Засекаешь парня и подваливаешь к нему. Садишься и включаешь – включаешь херню свою. Ему это понравится. У тебя даже словарный запас есть. Ладно, он, значит, покупает тебе выпивку весь вечер, сам весь вечер пьет. А ты следи, чтоб не останавливался. Когда они начинают закрываться, ты его ведешь к улице Альварадо, на запад, мимо переулка. Говоришь, что сейчас достанешь ему хорошенькую молодую мокрощелку, все, что угодно, говори ему, но веди на запад. А я уже буду ждать в переулке вот с этим. Лу протянул руку и вытащил из-за двери бейсбольную биту – очень большую бейсбольную биту, 42 унции, по меньшей мере. – Господи боже мой, Лу, ты ведь его убьешь! – Нет-нет, пьяного убить невозможно, сам знаешь. Может, если б он трезвым был, я б его и грохнул, а пьяного я только ею оглушу. Берем бумажник и делим поровну. – Послушай, Лу, я – приличный человек, я не такой. – Да какой ты там приличный человек? Ты – сукин сын, каких мало, я таких и не встречал. Потому ты мне и нравишься. 4. Я нашел такого. Большого и толстого. Такие жирные недоразумения, как он, увольняли меня с работы всю жизнь. С никчемной, плохо оплачиваемой, тупой и тяжелой работы. Сейчас все получится славно. Я начал влазить ему в ухо. Уж и не знаю, что я ему плел. Он слушал, смеялся, кивал и покупал выпивку. Носил часы с браслеткой, целую кучу колец и глупый полный бумажник. Тяжко пришлось. Я рассказывал ему байки о тюрьмах, бандах путевых рабочих и борделях. Про бордели ему понравилось. Я рассказал ему о парне, который заходил каждые две недели и хорошо платил. Все, что ему было нужно, – это блядь в номер. Они оба раздевались, играли в карты и разговаривали. Просто сидели. Через два часа он вставал, одевался, говорил до свиданья и уходил. Саму блядь никогда не трогал. – Черт возьми, – сказал он. |
