|
Загоскин шагал рядом с Таисьей Ивановной. Мелкая, уже прохладная пыль проселочной дороги ложилась на его сапоги. Он шел и думал о том, каким должен быть человек будущего столетия, который поймет и оценит его жизнь. В том, что такой человек придет в мир, Загоскин не сомневался. И он думал о том, что в жизни своей он свершил все, что мог, и что впереди — снова испытания и борьба.
Родник бежал в ложе из гремучих камней. На дне его лежали пожелтевшие хвойные иглы. — Ишь какой он живучий, поди, и зимой не замерзает, — сказала Таисья Ивановна и зачерпнула морщинистой ладонью воды из ручья. Огнистые капли упали с ее пальцев и снова смешались со светлыми струями. — Благодать! — промолвила старуха. — Жить, да еще как жить будем. Она сняла с шеи ладанку на потемневшем шнурке и разорвала зубами узел полотняной подушечки. Загоскин молча смотрел на Таисью Ивановну. Она склонилась над ручьем и вытряхнула щепоть серой аляскинской земли в воду. — Пусть с землей российской смешается. Одинаковы они… — просто сказала женщина и выпрямилась. — А теперь идем, Лаврентий, домой. Там дел всяких много. Жить нам надо! Вокруг них, дыша смолою и прохладой последних рос, вставали необъятные корабельные леса Рязанской губернии…
1940–1941 Москва — «Лебедь» — Можайск |
