«Русскую» направленность своего романа беспрестанно подчеркивает прежде всего сам Загоскин: и при характеристике лучших черт национального характера (благородство, удальство, смелость, скромность, любовь к ближнему, «милость к падшему», ненависть ко всякому безначалию, неприятие иноземных обычаев, честность и, главное, – любовь к отечеству), и при изображении «типических» фигур изображаемой эпохи (казак Кирша, юродивый Митя, поп Еремей), и при характеристике психологии человека из народа («Русский человек на том и стоит: где бедовое дело, тут-то удаль свою показать», он «в случае нужды готов удовольствоваться куском черного хлеба» и т п.), и при описании природы («Мы, русские, привыкли к внезапным переменам времени и не дивимся скорым переходам от зимнего холода к весеннему теплу»).

Главным стимулом поступков всех положительных, «истинно русских» героев Загоскина является чувство патриотическое. Поэтому расстановка «хорошего» и «плохого» вполне однозначна – герои-защитники отечества обнаруживают лучшие национальные черты, герои-изменники и враги наделены качествами противоположными. Рассказывая, например, о боярине Кручине-Шалонском, Загоскин не забывает заметить, что не только поступками, взглядами, привычками он выказывал презрение к «простым обычаям предков», но и своим бытом, в устройстве которого стремился к роскоши и подражанию иноземцам. Загоскин делает даже оговорку, что описание дома боярина Шалонского «не может дать верного понятия об образе жизни тогдашних русских бояр», дома которых «не удивляли огромностью и великолепием».

Ко всему же «истинно русскому» Загоскин относится чрезвычайно бережно и любовно. Как замечал О. М. Сомов, «видишь… что ему самый дым отечества сладок и приятен». При таком, как у Загоскина, умиленном отношении к родному прошлому видоизменяется и один мотив, свойственный избранному им жанру. В исторических романах первой трети XIX века автор нередко намеренно обращал внимание читателя на какую-либо черту мировоззрения или образа жизни человека прошлого, которая с точки зрения современной представлялась по меньшей мере скверным предрассудком даже в «положительном» герое. Так, Квентин Дорвард надменно и презрительно обращается с сарацином, «последний из могикан» Ф. Купера снимает скальпы с убитых врагов. Романисты как бы извинялись за то, что их герои, люди своего времени, следуют, как говорит Гринев у Пушкина, «варварскому обычаю». А у Загоскина все положительные персонажи не имеют «варварских» предрассудков. Зато изменники и враги наделены «дикостью», которая проявляется не только в их поступках и речах, но и в тех оценках, какими они награждаются по ходу повествования. Кручина-Шалонский, Истома-Туренин. Омляш, поляки. Лжедмитрий, казаки из таборов Трубецкого постоянно сравниваются с кровожадными животными. Так, рассказывая о любви Кручины к дочери. Загоскин попутно замечает: «и дикие звери любят детей своих»; в гневе глаза боярина сверкают, «как у тигра»; Замятня-Опалев применяет к Шалонскому слова библейского изречения о царском гневе, который подобен «рыканию Львову».