— Господин губернатор ждет вас.

Кабинет длинный, светлый. Стол в противоположном конце кажется маленьким; человек за ним тоже кажется небольшим. Лишь подойдя ближе, Петро понял, что ошибается: за большим дубовым столом сидел высокий человек с квадратной челюстью, плечистый, коротко подстриженный. Подав через стол руку, приветливо сказал:

— Мне очень приятно видеть у себя племянника моего друга и бывшего коллеги. Вы давно видели своего дядю?

“Глупый вопрос, — подумал Кирилюк, — в конце письма обозначена дата”.

— Почти месяц тому назад.

— И вы так долго добирались из Бреслау?

— В Кракове простудился и чуть ли не месяц провалялся с воспалением легких, — объяснил Петро.

Фон Вайганг постучал карандашом по столу, словно отбивая марш.

— Как живет уважаемый Ганс?

— В последнее время ему удалось осуществить несколько выгодных операций. И на здоровье дядюшка пока что не жалуется — поскрипывает,

— “Поскрипывает”?!

Кирилюк заметил, как растянулись уголки губ губернатора. Это, должно быть, означало улыбку.

— Скрипит в прямом и переносном смысле, — ободренный этой улыбкой, позволил себе шутку Петро.

Шутка была благосклонно встречена.

— У Ганса даже смолоду был скрипучий голос, — промолвил губернатор, полуприкрыв глаза. — И он все еще собирает эти, как их?.. Ну?.. — Губернатор нетерпеливо щелкнул пальцами, как бы в ожидании подсказки.

Петро понял: проверка.

— Вы имеете в виду дядюшкину страсть к коврам?

— Ха-ха-ха… Удивительная страсть…

Поняв, что губернатор лишь начал прощупывать его, Кирилюк сам пошел навстречу опасности.

— В комнате, где вы жили, когда гостили у дяди перед войной, висят те же самые ковры. И та же самая старая груша заглядывает в окно… — сказал он, улыбаясь.

— Кажется, вместе со мной тогда гостил у Ганса и ваш отец? — небрежно бросил фон Вайгаиг.

— Мой отец? Возможно… — Петро едва не попал в ловушку, но вовремя опомнился. — Возможно, вы имеете в виду кого-нибудь другого? Моего отца тогда уже не было в живых.

Лицо губернатора разгладилось.

— Кажется, он умер в тридцать четвертом?

— В тридцать шестом, — уточнил Кирилюк.

— Разве? Я уже и не помню… — отстукивал карандашом марш фон Вайганг, и Петро понял — хорошо все помнит и лишь прикидывается, что забыл. — Интересно было бы встретиться сейчас с Гансом. Наверно, постарел.

Кирилюк вынул из кармана фотографию, подал ее губернатору и сказал:

— Вот как он выглядел месяц назад.

Это был один из главных его козырей: на фоне кремеровского особняка он снят вместе с Лоттой и ее отцом. Когда губернатор оторвал свой взгляд от снимка, Петро знал: больше каверзных вопросов не будет — по лицу губернатора расползлась благодушная, полная благожелательности улыбка.

— Какой взрослой стала эта девушка! Я помню ее еще младенцем.

— У Лотты большое несчастье, — сочувственно заметил Петро. — Ее муж Теодор Геллерт…

— Знаю… Геллерт мог бы стать гордостью нации. Как перенесла это горе ваша кузина?

— Время залечивает раны…

— Эта девушка всегда обладала силой воли, — кивнул фон Вайганг. — Лотта — подлинная арийка!

Петро увидел, что губернатор как бы смотрит сквозь него, ничего не замечая. По-видимому, беседа навеяла приятные воспоминания. Может быть, губернатор вспоминает, как рыбачил вместе со своим стар­шим товарищем Гансом, которого (если ювелир не преувеличивал) боготворил?

Петро понял — эта лирическая минута ему лишь па пользу.