Миссия Каду начиналась так. «Рюрик» бросает якорь подле какого-нибудь островка; бриг тотчас окружают лодки туземцев. Каду в своей новой яркой одежде становится на шканцах. Островитяне узнают его и не узнают. Слышится долгое, протяжное, изумленное «о-о-о», вопросы, восклицания.

Каду, снисходительно поглядывая на островитян, приглашает их подняться на борт. Те боязливо отнекиваются. Каду уговаривает, смеется над трусостью прежних товарищей. Наконец, туземцы соглашаются. Каду водит их по кораблю. Все с тем же снисходительным, несколько насмешливым видом показывает им большую лодку.

Затем вместе с островитянами он отправляется на берег для продолжения беседы. Конечно, после пространных и, быть может, не совсем точных повествований Каду моряков «Рюрика» принимают с особым радушием, а самого Каду считают необыкновенным человеком и великим странником.

Но похождения Каду еще только начинались.

* * *

Пора уж было возвращаться на остров Уналашку, забирать байдары и двигаться на север, в Берингов пролив. Там, согласно «Начертанию путешествия для открытий…», надлежало совершить сухопутную экспедицию и еще раз попытаться найти тихоокеанское начало Северо-Западного прохода.

Не желая злоупотреблять доверием Каду, капитан позвал его в каюту.

— Слушай, — сказал Коцебу, — мы, может быть, никогда не придем к твоим островам. Нашу «эллип-оа» ждет очень длинное и тяжелое плавание. Не хочешь ли ты остаться? Подумай. Я не стану тебя неволить.

Каду шагнул к капитану, обнял его:

— Я буду с тобой, тамэн, до самой смерти.

Коцебу был тронут.

— Хорошо. Пусть так. Я заменю тебе отца.

И Каду-островитянин отправился в плавание на большой лодке белых людей.

А спустя несколько недель ему пришлось стать очевидцем дурного события, оказавшего влияние на всю дальнейшую жизнь Отто Евстафьевича Коцебу…

Уже дня два дул пронзительный холодный ветер. В небе громоздились, налезая друг на друга и клубясь, тяжелые тучи. Океан пенился. Надвигалась буря.

Каду приуныл. Он мало показывался на палубе, все больше сидел в офицерской каюте. Ему думалось, что Тотабу сбился с дороги, что большую лодку ждет участь, испытанная некогда его рыбачьей ладьей.

Буря грянула под 44°30′ северной широты и 178°52′ восточной долготы. «Рюрик» застонал всеми шпангоутами. Громадные волны, с легкостью великанов, затеявших игру в бирюльки, швыряли 180-тонный бриг. Валы прокатывались по кораблю, грозя исковеркать надстройки, сломать мачты.

И один из них оказался роковым. Свинцовый, кипящий, мощный, он рухнул на палубу, сбил с ног капитана, ударил его грудью обо что-то острое и пронесся дальше, все круша на пути. Коцебу потерял сознание…

Это было 13 апреля, 13 апреля 1817 года.

Капитан долго недвижимый лежал на койке. Доктор Эшшольц хлопотал у его изголовья. Каду, окаменев, сидел у его ног. «Тамон, Тотабу», — шептал он, всматриваясь в бледное лицо своего покровителя.

Коцебу все же поднялся. Он даже вышел из каюты. Буря промчалась. Тучи, спеша и толкаясь, гурьбой валили на юг. Небо светлело.

На бриге исправляли повреждения. Шишмарев, не спавший несколько ночей, сбивался с ног. Матросы, еще полные впечатлений от недавней борьбы со штормом, были сосредоточены и молчаливы. Коцебу отдал несколько распоряжений, пожал руку Глебу и негромко сказал матросам:

— Спасибо, братцы, за ваше мужество.

И ушел в каюту: опять стало худо, болела грудь, тошнило, голова шла кругом.

Тринадцатое апреля навсегда запомнилось Отто Евстафьевичу. С того дня здоровье его надломилось. Впрочем, он еще надеялся на полное избавление от хвори. Надеялся и ждал. Бывало, он чувствовал себя вполне бодрым и сильным.