|
Иван Федорович побывал в Лондоне, закупил там карты и приборы; он же рекомендовал Румянцеву назначить командиром «Рюрика» своего воспитанника Отто Коцебу, совершившего с ним кругосветное плавание… Николай Петрович за это время согласовал с Комитетом министров отправку научной экспедиции, выхлопотал разрешение нести бригу военный флаг, списался с послами и консулами, прося их ходатайствовать перед иностранными правительствами о помощи путешественникам. Много дел переделано. А впереди еще больше! Впереди самое главное. И оно ложится на плечи тех, кто ждет их на палубе «Рюрика»…
Они поднялись на борт корабля и команда, поставленная во фронт, прокричала «ура». Румянцев здоровается с офицерами. Он чувствует спокойное пожатие Коцебу, широкую твердую ладонь его помощника Шишмарева, горячие нервные пальцы третьего лейтенанта Ивана Захарьина. А вот и молодежь: медик Эшшольц, живописец Хорис. — Ну-с, каково на бриге? — спрашивает Румянцев. — Надобно посмотреть, как вы примостились. Доктор и художник заверяют, что все расчудесно, хотя и тесновато. — Это уж капитана вините, — шутит Крузенштерн, — Он составлял внутреннее расположение корабля. Впрочем, где ж размахнуться, когда водоизмещение всего 180 тонн! Румянцев, Крузенштерн, кронштадтские адмиралы медленно обходят «Рюрик». Заглядывают в капитанскую и офицерскую каютки; заходят в более поместительный отсек, отведенный натуралисту и художнику; там небольшой столик, полка с книгами, четыре койки, две заняты, две пока пустые. Потом они спускаются по крутому узенькому трапу в матросский кубрик, в каморку штурманских учеников… Старик Коробка, покряхтывая, лезет в трюм, Крузенштерн за ним. В трюме аккуратнейшим образом (на зависть любому стивидору, ведающему погрузкой и выгрузкой судов), уложены запас продовольствия и товары для меновой торговли с островитянами Тихого океана. И вот все снова собрались на палубе. Замечаний нет. Румянцев благодарит за труды матросов и офицеров. Краткие напутствия Крузенштерна своему воспитаннику Отто Коцебу: твердость, благоразумие, забота о матросах-служителях. «Смотри, какие же у тебя молодцы!» И Румянцев подтверждает, что лейтенант поступил справедливо, набрав людей не по принуждению, а добровольно. Эге, старый граф-крепостник давно догадывается, что добровольность хороша, куда лучше принуждения. Но, думает он, то в службе только, а там, на землях, в деревнях, там иное… Шлюпка отваливает. На вантах стоят матросы. Балтийский ветер бьет в их лица. Провожая начальство, они кричат «ура». Наступает вечер, последний вечер «Рюрика» близ Кронштадта. Медное солнце, предвещая завтрашний ветер, виднеется наполовину. На западе вырисовывается башня Толбухинского маяка. Тихо, сумеречно… В ту ночь на бриге мало кто спал. В матросском кубрике негромкий говор; в каютах тоже. Одно настроение у всех этих разных людей — немного грустное и очень серьезное. А на рассвете 30 июля 1815 года бриг, самый маленький из всех русских парусных кораблей «кругосветников», снимается с якоря. Прощай, Родина!
ЮЖНОЕ МОРЕ
Время на судах, несмотря на однообразие будней (а может, именно поэтому), летит удивительно быстро. Уже пять месяцев «Рюрик» в походе. Давно остались за кормой и башни Копенгагена, и рыбачьи шаланды у меловых скал Англии, и огни Плимута. В преддверии Атлантики изведан злой шторм. Пересечен океан. И у благодатной земли Нового Света, гористой и зеленой, еще одна буря испытала крепость «Рюрика». Да, быстро летят корабельные дни. Давно уже чувствуют себя старожилами три человека, ступившие на палубу брига в Копенгагене. Двое заняли пустовавшие до того кройки в каюте, где обосновались доктор Эшшольц и художник Хорис. |
