В казарме все были уже на ногах. Рудаков приказал готовить баркас, чтобы помочь неизвестному кораблю втянуться в гавань, и шлюпку, чтобы самому выйти навстречу гостям.

Час спустя на «Рюрике» — а к Петропавловску подходил именно он — заметили два гребных суденышка, матросы которых налегали на весла, то низко склоняясь, то сильно откидываясь. А вскоре на шлюпке уже можно было разглядеть офицера, зажавшего в зубах коротенькую трубку.

— Наскучались тут, бедолахи, — растроганно сказал Шишмарев капитану.

— Да и мы, — заметил, подходя Захарьин, — уж год скоро, как ни с одним земляком не виделись.

Ветер упал, «Рюрик» едва двигался, и баркас взял его на буксир. Оставив шлюпку, камчатский начальник ловко — сразу проглянула повадка бывалого моряка — взобрался на бриг. Его окружили, обнимали, жали руки. Он глядел на всех блестящими глазами и говорил что-то радостно и сбивчиво.

Баркас потихоньку тащил бриг в глубь гавани, а Рудаков с офицерами и учеными угощались в каюте обедом.

Коцебу рассказывал лейтенанту о целях научной экспедиции, об открытиях в южной части океана, о том, что после камчатской стоянки они отправятся на норд для отыскания начала Северо-Западного прохода.

Рудаков, не скрывая зависти, воскликнул:

— Славное дело! Дорого дал бы за участие в нем! Ей-ей, хоть матросом!

И обведя всех восторженным взором, продолжал:

— Трудности великие, господа! Ведь сколько кормщиков пытались пройти тем путем. Ежели не ошибаюсь, последним был бессмертный Кук. А в нынешнем столетии никто не брался за сие. Даже и аглицкие мореходы. Как бы ни было далее, а почин наш, российский. Завидую, право, завидую! Думаю, в Англии об вас знают? Знают, Отто Евстафьевич?

— Давно знают, — усмехнувшись, ответил капитан «Рюрика». — Да мы и не скрывали. Иван Федорович Крузенштерн писал об экспедиции другу своему Барроу, секретарю Адмиралтейства. И говорил с аглицкими капитанами, когда ездил в Лондон для закупки карт и инструментов. Господин Барроу давненько ратует за полярный поход, только лорды адмиралтейские медлят. Полагаю, что все ж и они вскоре снарядят суда.

— Н-ну, дела, — закрутил головой Рудаков. — Честное слово, нынче же отпишу морскому министру. Будет с меня Камчатки. Будет! В плавание хочу, ох, как хочу, господа…

Последнюю фразу он произнес почти тоскливо, Коцебу пошутил:

— Вы уж только сразу-то не уезжайте: сперва похлопочите об нашем «Рюрике».

Рудаков помолчал; потом деловито начал расспрашивать капитана о его нуждах.

В полночь «Рюрик» стал на якорь.

На следующее утро камчатский начальник отправил матросов местной команды к шлюпу «Диане» и велел снимать с нее листы медной обшивки. Медь нужна была «Рюрику», обшивка которого походила на нищенские лохмотья. Так «Диана», выстроенная более десятка лет назад на реке Свирь и совершившая полукругосветное плавание с Головниным, сослужила последнюю службу русскому флоту.

Коцебу мог быть доволен: корабельные работы шли полным ходом, стараниями Рудакова быстро пополнились запасы продовольствия и дров, из петропавловских матросов отобрали для брига шестерых здоровяков, охочих до дальних плаваний. Но одно обстоятельство сильно заботило командира.

Лейтенант Иван Яковлевич Захарьин худо чувствовал себя еще в первые месяцы плавания; а потом и совсем расхворался. «Болезнь заставила лейтенанта Захарьина остаться на Камчатке, — писал командир «Рюрика», — и теперь мне предстояло затруднительное плавание в Берингов пролив только с одним офицером, но это отнюдь не заставило меня колебаться, так как рвение лейтенанта Шишмарева, равно как и мое, нимало не ослабело.