— А сам-то зачем оглянулся? — спросил Бойд.

— Оглянулся, да и все.

— И что — понесем ему ужин?

— Да. Думаю, это мы сделать сможем.

— Мало ли что мы сможем. Не все, что сможешь сделать, обязательно хорошо, — сказал Бойд.

— Знаю, знаю.

Из окна гостиной он оглядел ночное небо. В темнеющей синеве уже появились первые звезды; особенно густо они высыпали на юге, висели, будто набросанные в корзину из мертвых веток на берегу реки. За руслом на востоке курилась зеленовато-желтая дымка — предвестие невидимой луны. Он смотрел и ждал, пока разом не осветились все бугорки пустынной прерии, когда из-под земли стал вылезать лунный купол — белый, жирный и весь словно какой-то перепончатый. Потом Билли слез со стула, на котором стоял коленями, и пошел за братом.

К тому времени он уже припрятал за горшками на посудной полке у кухонной двери тряпичный сверток, где было мясо, галеты и жестяная кастрюлька с вареной фасолью. Отправив вперед себя Бойда, он постоял, послушал и двинулся следом. Когда проходили мимо коптильни, пес заскулил, зацарапал лапами дверь, но он приказал молчать, и пес умолк. Крадучись, пригибаясь, они прошли вдоль забора, потом повернули к деревьям. Не успели дойти до реки, как луна выкатилась полностью; глядь — вот и индеец: стоит, опять держа ружье, словно ярмо, на загривке. На холоде им было видно, как он дышит. Он повернулся и пошел, они за ним — сперва по галечной косе, потом по дальнему берегу русла тропой, протоптанной коровами вдоль края пастбища. Пахнуло дымком. Когда прошагали вниз по реке с четверть мили, среди виргинских тополей забрезжил его костер; винтовку индеец прислонил к стволу дерева, повернулся, окинул взглядом мальчишек.

— Давай сюда, — сказал он.

Билли вышел к костру, снял узелок, который нес на сгибе локтя, протянул индейцу. Тот взял, сел у костра на корточки (опять с той же марионеточной легкостью) и, опустив узелок на землю перед собой, развернул, достал кастрюльку и поставил фасоль на угли греться, после чего откусил от галеты и вгрызся в мясо.

— Вы же нам так кастрюлю закоптите, — сказал Билли. — А мне ее домой надо вернуть.

Индеец жевал, его темных глаз, узких и полуприкрытых, в свете костра видно не было.

— А кофе у вас дома нет? — спросил он.

— Только в зернах.

— А намолоть слабо́?

— Чтобы никто не услышал — нет, не получится.

Индеец положил в рот остаток галеты, наклонился чуть вперед, достал непонятно откуда охотничий нож и, протянув руку, помешал им в кастрюльке фасоль, после чего поднял глаза на Билли и провел лезвием по языку сперва в одну сторону, потом в другую, словно правил бритву. Потом воткнул нож в бревно, служившее основанием костра.

— Давно живете здесь? — спросил он.

— Десять лет.

— Десять лет… Земля своя, родительская?

— Нет.

Протянув руку, индеец взял вторую галету, располовинил ее ровными белыми зубами, сидит жует.

— А вы-то сами откуда будете? — спросил Билли.

— От верблюда.

— А идете куда?

Индеец вытащил нож из бревна, наклонился и снова помешал им фасоль, снова облизал лезвие, просунул нож в ручку кастрюльки и, сняв почерневшую посудину с огня и поставив перед собой на землю, стал с ножа есть фасоль.

— А что еще у вас в доме есть?

— В каком смысле?

— Я говорю: что у вас в доме есть еще?

Он поднял голову и, продолжая неторопливо жевать, обвел их, освещенных пламенем костра, взглядом полуприкрытых глаз.

— Типа чего, например?

— Типа чего угодно.