— Побудь здесь, — говорю я Гале и начинаю двигаться вперёд, — поймаешь кого-нибудь, если я упущу. Постарайся сразу не убивать, я ещё хочу задать пару вопросов.

— Я же пропущу самое веселье, — недовольно бормочет девушка, но послушно остаётся на месте.

Вывеска, прежде щеголявшая рисунком чего-то, отдалённо напоминающего рыбу, теперь лениво покачивается на гнилой верёвке, издавая тоскливые звуки трущихся друг о друга деревяшек. Под это монотонное повизгивание, которому аккомпанирует хруст снега под ногами, я медленно приближаюсь ко входу в трактир и берусь за ручку обындевевшей двери, на которой проступают свежие маслянистые пятна.

Звук приходит вовсе не изнутри, как я ожидал, а снаружи: откуда то из приземистых почерневших домишек, окруживших некогда злачное место. Какое-то глухое шипение, сменяющееся протяжным гулом. На мгновение я замираю, продолжая удерживать потрескавшуюся ручку двери и размышляю об источнике загадочного звука. В ту же секунду Галя издаёт некий неразборчивый возглас, и я вижу удивительное зрелище: снег озаряется жёлтым сиянием, идущим, как мне кажется, изнутри и тут же проседает парой десятков чёрных полос.

Трактир, куда я так и не вошёл, превращается в огненную бездну, точно светило спустилось на землю, намереваясь вступить с зимой в рукопашную схватку. Меня натурально отшвыривает прочь, и я кубарем качусь по тающему снегу, задыхаясь от огненного жара и невыносимой вони, заполнившей весь мир. Рядом барахтается в чёрно-серой жиже, ещё недавно бывшей снегом, Галя и яростно кричит, пытаясь пересилить вопли обезумевшего пламени.

Спустя некоторое время языки огня оседают и на месте, где раньше было двухэтажное здание, остаётся только глубокий котлован, наполненный тлеющими углями и чёрной сажей. Снег вокруг исчез, истаяв от невероятного жара и многочисленные ручьи торопятся к зловонной дыре, изображая весенний паводок.

Галя молча поднимается на ноги и приводит себя в порядок, восстанавливая уничтоженную одежду. Теперь становится окончательно ясно: к королю эта западня не имеет ни малейшего отношения. А когда жаркий ветер бросает к моим ногам стопку обугленных листов, исчезают последние сомнения. Я уже видел эти бумажки, причём совсем недавно.

Наклонившись, медленно перебираю картинки, исполненные лучшим портретистом Симона по его приказу.

Я.

Галя.

Оля.

Наташа.

НАТАША

— Почитай мне что-нибудь своё, из свежего, — Наташа расположилась в самом углу, около огромного камина, которому умелые руки печника придали форму сторожевых псов преисподней, рвущихся наружу. Вид у собачек правда, получился достаточно жалкий, точно в преисподней их почти не кормили и в наш мир они вырвались в поисках еды.

Я сидел в кресле-качалке и лениво перебирал струны инструмента, искоса поглядывая на гостью. Она не стала трансформировать дорожный плащ в другую одежду и даже не сбросила капюшон надвинутый до самого носа. Глаза не горели и как я ни старался, так и не смог разглядеть выражение лица. Никакой привычной вальяжности в позе: девушка сидела слегка сгорбившись и склонив голову, точно глубокого капюшона было недостаточно для всех этих непонятных пряток.

Что-нибудь из нового? Я перебрал в памяти стихи и песни, которые читал и напевал придворным озорницам и обычным девушкам, встреченным на улице. Когда я приглашал последних погулять, приходилось изображать на голове замысловатые уборы, скрывающие цвет волос, чтобы хотя бы первое время оставаться неузнанным. Некоторых привлекал Ангел из демонов Медведко, но большинство, особенно поначалу, испытывали суеверный ужас.

Итак. Судя по настроению моей сегодняшней посетительницы, ради которой мне пришлось отправить восвояси семнадцатилетнюю гостью из южного Вишезала, ей вряд ли подойдут весёлые куплеты, обожаемые завсегдатаями Королевского Лиса, да и эротические баллады казались весьма несвоевременным выбором.