|
Бес орал, как под ножом, обезболивающего, как обычно, не нашлось, и лейтенанту пришлось раскупоривать свою заначку в виде бутылки «Белого аиста», чтобы заглушить эти крики. После стакана Бес успокоился, но через двадцать минут начал сначала. Лейтенант дал еще, и Бес снова затих. Сто последних граммов Бес выпросил уже почти перед самым отбоем и, опьянев таким счастливым и неожиданным образом, уснул.
Язва, что еще до поры терпела в заношенном теле Цыцы, наконец-то прорвалась, и тот свалился прямо в строю, перед раздачей пищи. Лейтенант, занимаясь челночным бегом между Бесом и Цыцой, клял местные порядки, отсутствие медикаментов (точнее, их недостаточность для зэков, потому что для персонала хватало всегда и всего, даже спирта) и строгий режим в целом. Обоих мучеников определили в лазарет, потому как усмотреть в разорванном ахиллесовом сухожилии первого и бессознательном состоянии второго «закос» было практически невозможно. Теоретически – да, можно. Практически, когда зайдешь в палату и разглядишь море крови и по паре капельниц у двух кроватей – нет. «Самый свирепый конвой – под Костромой. Конец 1976 г.». «А ты здесь недавно, правда, Конец?»
Ай, забавы, ближе к ночи… Шнырю Бабаке Сеня Гончаров привязал к пальцу нитку, а к нитке сапог кирзовый. Да так и метнул обувку, чтобы та ему как раз поперек груди пришлась. Бабака испуганно просыпается, понимает, что это не замполит с палкой пришел, а равный по чину хамит, хватает сапог и изо всех сил бросает его в голову Булю. Палец хрустит, Бабака орет, вокруг смех, похожий на сдавленное ржанье. Сильно хохотать нельзя, замполит даст команду, конвой рассвирепеет, и тогда всю ночь стоять в одних трусах под гнусом. Литуновский лежал, ждал установленного Бедовым часа и вспоминал берег Оби, где они с Викой и Ванькой жарили шашлыки и предавались мечтам… – У нас будет когда-нибудь квартира, Литуновский? – спрашивала Вика, и ее хмельные от любви глаза играли огоньками костра. – Будет, – говорил Андрей, понимая, что опять включается в игру, которая продолжалась вот уже без малого шесть лет. – А ты купишь мне брата? – страшно картавя, врезался в разговор Ивашка. – Сестру, – обещает Литуновский. – Маме одна в магазине приглянулась. – А что такое приглянулась? – спрашивает Ванька. – Это значит – понравилась, – объясняет Вика…
Осторожно двигаясь между ярусами кроватей, Литуновский приблизился к Толяну и равнодушно сцепил руки на груди. Нельзя здесь без достоинства, никак нельзя. Главное, не опуститься. Бриться каждый день, ноги мыть, в чистоте себя содержать и зубы чистить. Зэк, уважающий себя, даже на работу не выйдет в грязной обуви. Ерунда, что она у них всегда чистая, потому что шныри стараются. Настоящий зэк о себе позаботится и без крутой масти. Главное – уважение к самому себе. И если уж подошел, а садиться на кровать смотрящего личные понятия и зоновские правила не позволяют, то хотя бы стой по-человечески. Не навытяжку, не в плебейском прогибе, а прямо и уверенно, потому что, не дай бог, не по-твоему выйдет, достойней уйти прямому, чем согбенному. В углу, в самом сыром отсеке барака, Луп доказывал Веретену, что помилования не следует ожидать тому, кто уже в четвертый раз, будучи признанным особо опасным рецидивистом, судим за разбой. Веретено приводил пример, когда помиловали даже убийцу. – Дурак, – громил Луп. – На суде выяснилось, что убивал не он. И это не помилование, а оправдательный приговор. Веретено говорил, что разницы не видит. – Садись, – сказал Бедовый, кивнув на нары напротив. |
