|
И вдруг стало тихо, не доиграли баяны. Вот уж год стоит над советской землёй суровая, без улыбки тишина. Вавилов пошёл в правление колхоза. По дороге он опять увидел Наталью Дегтярёву. Обычно она смотрела на Вавилова угрюмо, с упрёком – у неё на войне были и муж и сыновья. Но сейчас, по тому, как она поглядела на него внимательно и жалостливо, Вавилов понял. Дегтярёва уже знает, что и к нему пришла повестка. – Идешь, Пётр Семёнович? – опросила она. – Марья-то ещё не знает? – Узнает, – ответил он. – Ой, узнает, узнает, – сказала Наталья и пошла от ворот в избу. В правлении председателя не оказалось: уехал на два дня в район Вавилов не любил пред-седателя. Тот, случалось, гнул свой личный интерес, хитрил. Он, видно, считал, что главное в жизни не работа, а умение обращаться с людьми, говорил одно, а делал другое. Вавилов сдал однорукому счетоводу Шепунову колхозные деньги, полученные им накану-не в районной конторе Госбанка, получил расписку, сложил вчетверо и положил в карман. – Ну всё, до копеечки, – сказал он, – перед колхозом я не виноват ни в чем. Шепунов, позванивая медалью «За боевые заслуги» о металлическую пуговицу на гимна-стёрке, подвинул в сторону Вавилова лежавшую на столе районную газету и спросил: – Читал, товарищ Вавилов, «В последний час»? Успешное наступление наших войск на Харьковском направлении, от Советского Информбюро? – Нет, – ответил Вавилов. Шепунов, заглядывая в газету, стал читать – «12 мая наши войска, перейдя в наступление на Харьковском направлении, прорвали оборону немецких войск и, отразив контратаки крупных танковых соединений и мотопехоты, продвигаются на Запад. – Он поднял палец, подмигнул Вавилову: –...продвинулись на глубину 20-60 километров и освободили свыше 300 населённых пунктов. « Вот и пишут «захвачено ору-дий 365, танков 25, а патронов около 1.000.000 штук... Он посмотрел на Вавилова с дружелюбием старого солдата к новичку и спросил: – Понял теперь? Вавилов показал ему повестку из военкомата. – Понял, отчего ж я не понял... Я и другое понял это только начало, а к самому делу как раз и я поспею, – и он разгладил повестку на ладони. – Может, передать что-нибудь Ивану Михайловичу? – спросил счетовод. – Что ж ему передавать, он и сам всё знает. Они заговорили о колхозных делах, и Вавилов, забыв о том, что председатель «сам всё знает», стал наказывать Шепунову: – Ты передай Ивану Михайловичу доски, что я с лесопильного завода привез, пусть на ре-монт не пускает, для стройки пустит. Так и скажи. Потом насчёт мешков наших, что в районе остались. Надо человека послать, а то пропадут, либо заменят их нам. Потом насчёт оформления ссуды... так и скажи – Вавилов передал... В колхозе Вавилова многие побаивались – бывал он резок и прям. Но ему верили и уважа-ли его. Он шел обратно к дому по пустой улице и все ускорял шаги. Его нестерпимо тянуло вновь увидеть детей, дом, казалось – всем телом, не только умом ощутил он тоску близкого расстава-ния. Он вошёл в дом, и всё в доме было знакомо и известно, и всё знакомое и известное показа-лось новым, волновало и трогало душу. И комод, покрытый вязаной скатертью, и подшитые ва-ленки с черными заплатами, и ходики, висевшие над широкой кроватью, и фотографии родных в застеклённой раме, и большая легкая кружка из тонкой белой жести, и маленькая тяжёлая кружка из темной меди, и стираные вылинявшие серые штанишки Ванюши, отливающие какой-то грустной, неясной голубизной. И сама изба внутри имела удивительное свойство, присущее русским избам, – была одновременно тесна и просторна... Как в этой избе хороши были дети! С утра, топоча босыми ножками, пробежит Ваня по полу, светлоголовый, точно живой тёплый цветочек. |
