Хазенхюттль так больше и не появлялся. Вечером накануне приезда Клэр я отправился к тому штабелю досок, где мы с ним разговаривали, и немного поболтал с ним, где бы он сейчас ни находился. Я сказал ему, что с каждым днем становлюсь все увереннее в отношении будущего музея. Я рассказывал ему о своих идеях и вопросах, возникших у меня во время чтения Корана и Библии, и о том, что собираюсь попросить Клэр жить со мной. Я делился с ним путанными обрывками мыслей и желаний, надежд и тревог. Закончив и почувствовав даже какое-то смущение от того, что говорил с призраком ангела, я вдруг понял, что почти ничем из всего этого не делился с Мортоном Палмом. И не потому, что мне не хотелось, или я пытался что-то от него скрыть. Просто не рассказывал, и все. Поднявшись с досок и отряхнув руки, я сказал своему невидимому Надзирателю: «Теперь, когда тебя нет, ты стал моим другом!»

Клэр появилась в зале, улыбающаяся и выглядящая просто потрясающе. Волосы ее стали короче, и она была в джинсах и бейсбольном жилете, подчеркивавшем ее длинные ноги и широкие плечи. Грима у нее на лице было больше, чем обычно. Я представил себе, как она стоит в крошечном туалете самолета, одной рукой накладывая тушь, а другой при этом опираясь о стену. Я представил себе ее кресло в самолете: никаких смятых пластиковых стаканчиков в кармашке сидения впереди, никакого скомканного одеяла на полу. Ее журнал или книжка — как новенькие, и лежат там, где надо. В этом вся Клэр. Она всегда была очень эмоциональной, но исключительно аккуратной. Она предпочитала яркие цвета и фасоны, но точно знала, как их использовать наилучшим образом.

— Привет, милая! — Я протянул ей букет, и в тот же момент она взмахнула рукой. Я уклонился. Мать время от времени, когда я особенно наглел, лупила меня ремнем, а приобретенные в детстве навыки остаются на всю жизнь. Клэр промахнулась, но я почувствовал на лице ветерок от пронесшейся совсем рядом ладони. Я подумал, что это шутка, но стоило мне приглядеться к ней, как я понял, что она вовсе не шутит.

— Я вообще не знаю, зачем я здесь! Не знаю, зачем улетела из Лос-Анджелеса! Ты мерзавец! Почему я должна любить тебя? Насколько бы все было проще, если бы я тебя не любила!

— Клэр…

Тыльной стороной ладони она выбила у меня из рук цветы. Воздух наполнился красным и зеленым. Мы наблюдали за ними, как и все, кто стоял по соседству с нами.

— Клэр…

Она подошла к ближайшему цветку и начала его топтать.

— Ты всю жизнь достаешь меня, Гарри, и чертовски трудно выносить тебя и твое эго так долго. Но я все терплю, потому что люблю тебя и считаю, что в тебе есть величие. Но ты предал меня, сукин ты сын!

— Что? Как это?

К нам подошел полицейский и на ломаном английском спросил, что случилось. Я взял Клэр под руку и через плечо сказал копу, что у моей жены был трудный перелет и она себя плохо чувствует. Она вырвала у меня руку и заявила:

— Я прекрасно себя чувствую. Убери свои лапы.

С этими словами она двинулась вперед. Я взглянул на копа, растерянно пожал плечами и бросился за ней.

На выдаче багажа Клэр вообще не желала со мной разговаривать. Когда я попытался что-то сказать, она сердито топнула ногой и сказала:

— Я тебя не слышу. Можешь не стараться. Я тебя не слышу.

После этого я счел за лучшее помолчать. Не знаю даже что бы я делал, если бы, получив вещи, она отказалась идти со мной. Что же тогда — оглушить ее ударом по голове и погрузить в багажник? Правда, она, слава Богу, пошла, но первые полчаса поездки прошли в полном молчании. Я спросил, может, включить музыку? Молчание. Не голодна ли она? Молчание. Не хочется ли ей убить меня? Она бросила на меня взгляд, от которого, наверное, покрылось бы льдом и Солнце.