|
Выслушав вас, мсье губернатор, — Ротон повернул голову в сторону Дероша, — я хотел бы вынести на всеобщий суд еще одно суждение уважаемого мною ученого и человека. Помнится мне, в одной из своих статей господин Кант сказал примерно следующее: «Мы живем в эпоху дисциплины, культуры и цивилизации, но далеко еще не в эпоху морали. При настоящем состоянии людей можно сказать, что счастье государств растет вместе с несчастьем их граждан… «И есть ли на земле еще какое-нибудь другое место, господа, где бы эта истина не была столь очевидной, как здесь, на Иль-де-Франсе, где мучения и несчастья десятков тысяч отверженных представляют собою плату за роскошь и удовольствия сотен избранных в далекой от нас Франции? А мы, белые, являемся Здесь орудием этих насилий, мучений и грабежа. II разве можно назвать нас орудием божиим, если мы неправедно разделили людей на низших и высших, считая цвет кожи человека достаточным для того основанием? А разве не произошли все люди от Адама, общего нашего прародителя? А если это так, то все они братья друг другу и все равны перед лицом своего создателя.
Дерош рассмеялся, однако чувствовалось, что смех этот лишь маска, которой он попытался скрыть охватившее его негодование. Но не желая более держать разговор в том русле, по которому вели его мгновенно учуявшие друг друга единомышленники Ротон и Беньовский, и желая придать всему разговору шутливый тон, Дерош воскликнул: — Клянусь создателем, отец аббат, но я никак не могу представить, что негр, убирающий мусор на городской свалке, — мой брат! Не могу также поверить, что он и ваш брат или господина барона, хотя оба вы так ретиво их защищаете, как если бы они и вправду были вашими родственниками. Братьев не выбирают, господа, для этого нужно родиться от одного отца и одной матери. И уверяю вас, я не знаю, чтобы у двух братьев была кожа разного цвета и разная кровь. И вдруг неожиданно для губернатора, но еще более неожиданно для Вани и Беньовского, раздался голос Алексея Чулошникова, дотоле стеснявшегося вступить в разговор из-за своего плохого французского языка. Сильно волнуясь, Алексей медленно выговаривал слова, и это заставляло всех присутствующих особенно внимательно слушать то, что он скажет. — Кровь у всех одинаковая, господин губернатор, — сказал Чулошников. — А что до того, выбираем ли мы себе братьев… — Здесь Чулошников запнулся и, смутившись, попросил Беньовского: — Морис Августович, не смогу я по-французски высказать то, что думаю. Боюсь, не хватит у меня слов. Переведи господину губернатору и аббату поточнее. — И когда Беньовский кивнул в знак согласия головой, Чулошников продолжил уже по-русски: — Так вот, выбираем мы себе братьев или же случайное кровное родство нарекает их нам? Я думаю, что все-таки выбираем. Вы, господин губернатор, не посчитали бы братом не только негра с мусорной свалки, но, сдается мне, и никого из нас, сидящих сейчас за вашим столом, потому что среди нас нет никого, кто согласился бы с вашими воззрениями. И напротив, все здесь сидящие, кроме вас, могут считать себя братьями, потому что они одинаково чувствуют и одинаково мыслят. И я считаю, что подлинное братство — это братство не крови, а братство духа, братство по взглядам и убеждениям, которые прежде нужно выковать, а затем уж защищать, чего бы это ни стоило. Слушая Чулошникова, Дерош думал: «Это не более чем слова. Поживут здесь месяц-другой, и от их вольтерьянства мало что останется. Зато несомненно другое: и сам барон и его помощники — люди порядочные и неглупые. А с такими людьми, хоть на первых порах они и спорят и горячатся, иметь дело значительно лучше, чем с теми, кто постоянно во веем соглашаются, но, когда меня нет, только и думают, как бы урвать кусок пожирнее. Неплохо было бы оставить их Здесь, а время сделает свое дело, и жизнь примирит их со мною и, может быть, сделает из них неплохих для меня помощников. |
