Наконец Христиан спросил:

— Вы оставляли свой багаж без присмотра? Отходили куда-нибудь?

И когда Ваня сказал, что минут десять он просидел в таможне и как раз в это время его багаж осматривали таможенники, Христиан с печальной удовлетворенностью произнес:

— Ну теперь мне все ясно, и я смогу кое-что сказать вам: вы молоды, высоки ростом, обладаете немалой силой и у вас нет поблизости никого, кто мог бы за вас вступиться. Я угадал? — спросил Христиан, и Ваня ответил, что, пожалуй, так оно и есть, после чего Христиан попросил подпустить к отдушине Штерна и стал о чем-то долго говорить ему по-немецки.

Время от времени Штерн задавал Христиану короткие вопросы и снова слушал. Наконец Штерн отодвинулся от отдушины и сказал Ване:

— Плохи ваши дела, сударь.

Человека, находившегося в соседней камере, звали Христианом Шубартом, и, несмотря на то что ему было всего тридцать лет, его уже давно знали во всей Германии, а с некоторых пор и далеко за ее пределами.

Шубарт был наборщиком, автором и редактором первой общегерманской газеты «Немецкая хроника». И это-то и принесло ему известность и популярность. Прежде чем пустить в ход печатный станок, он несколько лет проучился на богословском факультете в университете города Эрлангена, служил органистом в церкви, учителем музыки, сочинял проповеди для протестантских священников и в конце концов получил место учителя в маленьком швабском городке Гейслингене. Шесть лет проработал он в школе, «более напоминавшей конюшню, среди сотни сорванцов, грубых, диких и неукрощенных, как молодые бычки».

Однако в 1769 году Шубарту удалось устроиться органистом в церкви города Людвигсбурга, резиденции Вюртембергского герцога Карла Евгения.

В Людвигсбурге Шубарту сопутствовал большой успех: местная знать, вертевшаяся вокруг герцогского дворца, признала в нем музыканта-виртуоза и оценила его живой и острый ум, способность к блестящей импровизации, умение весело и непринужденно вести беседу. Артисты, художники, музыканты и писатели — служители всех муз Людвигсбурга — почитали за честь оказаться в скромном домике Христиана Шубарта. Однако только немногие из них имели смелость постоянно поддерживать отношения с ним, ибо органист людвигсбургской церкви со второй или третьей встречи начинал отпугивать своих новоявленных друзей такими дерзкими тирадами, что те предпочитали потихоньку закрыть дверь его дома и на цыпочках убраться восвояси. Да и сам Шубарт вскоре понял, что своими справедливыми, но дерзкими суждениями он, судя по многим признакам, навлек на себя гнев властителя Вюртемберга. Когда же однажды герцогу донесли, что Шубарт распространяет непристойные эпиграммы и пасквили, в которых задевает — страшно вымолвить! — даже коронованных особ, герцог приказал выслать смутьяна вон, за границы его владений. Целый год скитался после этого по городам Германии опальный поэт. Наконец в вольном имперском городе Аугсбурге он обрел пристанище и начал издавать ставшую вскоре знаменитой «Немецкую хронику».

Но и здесь преследователи не оставили его в покое. На этот раз врагами Шубарта оказались католические попы и особенно фанатичные и беспощадные в этом сословии отцы иезуиты. Шубарт переехал из Аугсбурга в Ульм, но и это не помогло. Враги ловко плели вокруг поэта сеть интриг, и 23 января 1777 года Шубарт попал в ловко подстроенную западню. Его арестовали, привезли в замок Гогенасперг и заперли в темном каменном мешке…

Два месяца Шубарт не видел человеческого лица и не слышал человеческого голоса. Даже стражники, приносившие ему пищу и воду, закрывали лицо капюшоном. И вдруг однажды ночью, когда он, но обыкновению, не спал, а мучительно перебирал в памяти свое недавнее прошлое, казавшееся ему теперь таким счастливым, он услышал вдруг, как где-то совсем рядом с ним, возле печи, кто-то осторожно скребется.