Вот тогда-то и появился среди московских любомудров черноризец Феодосий — вельми ученый муж, до тонка познавший великую науку острологикус.

Не только мятущиеся духом грамотеи, но и отпрыски знатнейших фамилий — Плещеевы, Ртищевы, Беклемишевы (поговаривали и о Морозовых, и о Нарышкиных, и о многих иных сильных людях) — слушали старца Феодосия, зря в латынскую далеглядную трубу, прозванную тем не менее греческим именем «телескопо».

Однако и из Москвы пришлось Феодосию уйти, ибо о тайных сборищах острологиков прознали патриаршие псы, а после того оставалось ждать либо монастырской тюрьмы, либо кремлевского застенка.

К тому времени собинный друг Феодосия, Леонтий Плещеев, познавший от него азы нового учения, государевым соизволением получил в кормление Вологду, и черноризец, опасаясь кары, отправился к новоиспеченному воеводе.

Из Вологды Феодосий бежал в Польшу и поселился в твердыне польских ариан — Ракуве.

— В Ракуве, Иван Васильевич, ариане, или же, как мы себя называем, «польские братья», живут, почитай, двести лет. Построил для ариан то местечко крепко приверженный нашему учению дворянин Ян Семенский. К нему-то, в Ракув, и сбежались со всей Европы те, кто исповедовал истинную веру, открытую Лелием и Фаустом Социнами.

— Стало быть, есть истинная вера, брат Феодосий? — спросил Анкудинов. И по тому, как он это сказал, было не ясно, всерьез он говорит или шутит.

— Есть истинная вера, Иван Васильевич. Есть.

— Чем же она лучше прочих? — снова так же непонятно спросил Тимоша.

— А вот чем.

Феодосий сунул руку в один из стоявших рядом глиняных горшков и достал свернутую трубкой тетрадь.

— Сам прочтешь или мне читать?

— Чти ты, Феодосий. Если не пойму чего, то спытаю.

Феодосий положил тетрадь на стол, крепко прижал ладонью, сказал:

— Прежде хочу сказать тебе, Иван Васильевич, нечто. В тетрадь эту выписал я самое важное из того, о чем писали ученики Лелия и Фауста. Были среди них и поляки, и фрязе, и литвины, и русские, и немцы, но суть у них у всех была одна: они считали всех людей земли братьями, звали всех жить в мире и поклоняться тем богам, которых люди выбирали бы сами себе в зрелом возрасте и в здравом уме.

— Как так? — спросил Тимофей.

— А так, что если ты родился в православной семье, то не следует тебя, несмышленого и бессловесного, тащить в церковь и крестить по обряду твоих родителей, а нужно подождать, пока ты вырастешь и по здравом рассуждении сам выберешь себе веру.

— Как Христос?

— Не только как Христос. И пророк Моисей, и пророк Мухаммед, и Будда — индийский вероучитель, — все обретали истину через божественное откровение не новорожденными младенцами, а мужами мудрыми, посвятившими поискам истины многие годы.

— Сие разумно, брат Феодосий. Однако если только в этом смысл вашего учения, то далеко ему до всеконечной правды.

— Не спеши, Иван Васильевич.

Феодосий, хмуро глянув на Тимофея, медленно протянул чрез стол тетрадь:

— Читай сам. А я пойду на вольный воздух, на божий свет.

Феодосий вышел, и Анкудинов, услышав, как посыпались камешки из-под его ног, понял, что отправился черноризец к морю ставить сети. «Не скоро теперь вернется», — подумал Тимофей и пододвинул к себе тетрадь.

«Все люди земли — дети бога, и нет для него ни пасынков, ни падчериц, все ему — сыновья и дочери. А ныне, когда существует столько христианских церквей, — какая из них может объявить себя единственно истинной? Католики считают только себя верными слугами Христа и подлинными учениками. Православные полагают, что лишь они сохраняют христианство в чистоте, и обвиняют католиков в схизме.