– Древесный уголь неси, пару пригоршней, а еще чистую холстину, пустую четверть.

Просьбы Алексея были быстро исполнены. Алексей вылил водку в медный таз, щедро бросил туда древесный уголь. Водка быстро почти черной сделалась. Слуга не отходил ни на шаг, присматривал – не подсыпет ли стрелец яда или не сделает ли наговор? Верили тогда в наговоры, колдовство, порчу. Через час Алексей водку слил в четверть, процедив через чистый холст. И все снова повторил в точности.

– Уголь-то зачем? – не выдержал слуга.

– Скоро узнаешь, сам так делать будешь, потому смотри внимательно.

Во второй раз уголь держал дольше. Березовый уголь – то что надо, хорошо впитывает сивушные масла, очищает хлебное вино. Снова слил водку в штоф. Холст очистил водку от частиц угольной пыли. Профильтровал через ткань дважды, понюхал. Пахло лучше, обычной водкой, а не самогоном. Отлил ложку спиртного в медный половник, поджег горящей лучиной. Водка загорелась едва видимым синим пламенем. Так спирт горит градусов семидесяти. Из штофа плеснул в два шкалика, грамм по пятьдесят.

– Попробуем, – и выпил первым.

Ядреная, зараза! Дыхание задержал, выдохнул. Глядя на него, слуга понюхал, потом выпил. Слезы из глаз покатились.

– Крепка! И вкус лучше.

– А, заметил! Впредь, как на стол хлебное вино подавать будут, очисти, как я сделал. Пить приятнее и похмелья не будет на следующий день. А уж если ягод добавить, скажем малины, брусники, так другого и пить не будешь.

– Учту.

– А теперь снадобье лечебное делать будем.

Алексей попросил разделочную доску, кухонный нож, мелко порезал сабельник, аккуратно ссыпал в бутыль с хлебным вином.

– Теперь настоять все надо, дней пять, в прохладном и темном месте.

– Я к себе в комнату поставлю. Никто доступа иметь не будет.

– Вот и славно.

Слуга подхватил бережно четверть, унес. Алексей кухню, или поварню, как тогда называли, покинул. А куда идти дальше? Фактически пять дней он не нужен, трава настояться должна, а лимоны царь сам есть может. Направился к конюшне, у которой его перехватили два рынды.

– Куда? Отпущать велено не было. Справа от храма дом для прислуги. Тебе туда.

Об Алексее уже знали, провели в комнатку на поверхе. Малюсенькая, топчан с матрацем и сундук для одежды. Оконце в две ладони слюдой затянуто, свет пропускает, а не видно ничего, мутное. Разделся, уселся на топчан, хлеб из узла достал, пожевал всухомятку. Не, в полку стрелецком лучше, а в царской резиденции он гость непрошеный. Пять дней, пока сабельник не настоится, ему здесь быть. Потому мысленно половину каравая на пять частей разделил, одну долю съел, остальное в тряпицу завернул, в узел положил. На топчан улегся. Себя последними словами клясть стал. Кто его за язык тянул? Не зря говорят: молчание – золото, а слово – серебро. Промолчал и служил бы себе спокойно. Со стрельцами знаком, десятник и полковник благоволят, не придираются. А пока он в Измайлово сидит, часть полка в Соловки уйдет. А где размяться, как не в боевых действиях? Монахи в отдаленных монастырях, подвергавшихся постоянно набегам, татар на южных рубежах или шведов на севере, воевать умели. Потери с обеих сторон предполагались большие. Монахов меньше, чем стрельцов, но у них преимущество – за крепкими стенами сидят, запасы продовольствия такие, что год, как не более, без подвоза провизии голодать не будут. Стало быть – осада не даст ничего. Стрельцы штурмовать стены будут, пушками мощные стены Соловков не проломить, у шведов не получилось. При любом штурме соотношение потерь три к одному, а то и к пяти. Цинично, но на потерях делается карьерная лестница. Кто активен был, заменил убитого десятника, тот сам после боя десятником становился.