– Поможешь?

– Если кату не отдашь.

– Кто старое помянет, тому глаз вон!

– А забудет – оба. Натираться будем?

– В обязательном порядке.

Царь разделся. Алексей суставы настойкой натер, шалями теплыми обмотал.

– Жарко в пуховых-то платках.

– Пар костей не ломит. В баньку бы тебе, государь. Уж прости – подванивает от тебя.

– Ужель?

– Вспомни, когда мылся?

Федор пальцы на руках загибать стал, сбился со счета.

– Выходит, седмицы три, не меньше. Эй, кто там! – повысил голос царь.

Тут же явился рында.

– Баню топить вели.

Рында согнулся в поклоне, вышел. Алексей на себя кафтан накинул, во время манипуляций с царскими суставами он с плеч сполз. Видел, конечно, царь разодранную на спине рубаху, но слова не сказал. Жестокий век, жестокие люди, жестокие порядки.

– Знаешь, стрелец, а форма рынды тебе к лицу.

– Благодарю, государь, только рылом я не вышел, не благородных кровей.

– Верно. Рындой, хоть семи пядей во лбу будь, не поставлю. Хотя статью вышел.

Царь помолчал. Царские особы перед подданными никогда не извинялись, не просили прощения. Он помазанник божий, не к лицу, положение обязывает. Но вину чувствовал, не бессердечный же. Суставы уже не так болели, поспать смог, когда раньше бессонницей мучился и боли донимали.

– Вот что, Алексей. Денег ты своих не пожалел на снадобья мне, голову свою на кон поставил, без малого ее не потерял. Теперь и мой черед пришел. Жалую тебя советником своим и чином сотника.

За дверью ахнули. Видимо, рынды подслушивали. Алексей поклонился до земли.

– Благодарю, государь. А как же опекуны? Милославский и Матвеев?

– Матвеев в немилости у нас. А Милославский всего лишь опекун. Отныне царствовать сам буду, как достойный сын рода Романовых.

Алексей обомлел. Еще неделю назад видел он лежащего в постели больного и увечного подростка в окружении мамок-нянек. А сейчас – государя огромной страны, пусть молодого и неопытного.

– Ступай к ключнику, пусть денег даст из моих. Два дня даю, езжай в Первопрестольную, оденься подобающе. А руки-ноги мне Прошка натрет.

– А баня, государь?

– Забыл совсем. Вместе пойдем.

Алексей сам неделю не мылся, не было возможности. Отбил поклон, уже поясной. Поклонов существовало несколько, от кивка головы до земного, когда склоняешься низко, рукой земли касаешься.

– Ступай, тебя позовут. А мне в храм надо.

– На радостях ноги не перетруди. Понемногу, постепенно.

– Сам такожды думал.

Алексей вышел, пятясь задом к двери, не принято было обращаться к венценосной особе спиной. Прикрыл дверь. Стоявший слева рында хихикнул. Алексей разом припомнил все издевки царских телохранителей. Ударил коротко, быстро в поддых. Удар настолько молниеносный был, что трое других рынд его не заметили. Вроде шевельнулся Алексей, плечом дернул всего лишь. А собрат их согнулся, рот разевает, сипит.

– Занедужил, отрок? – ласково осведомился Алексей.

Тон как у палача, что утром собирался его бичевать. Рындам страшно сделалось. Вошел Алексей в царские покои простым стрельцом, едва не висельником, а вышел обласканный царем, да в чине сотника, должности советника. И рынды для него отныне – низкий чин. Разом поклонились в пояс, осознав – даже не ровня Алексею, несмотря на свое знатное происхождение. И впредь колкости могут выйти им боком. Ох, не зря писал поэт: «Минуй нас пуще всех печалей и царский гнев, и царская любовь».