Ларчик открылся просто. Достигнув высокого назначения, о котором мечтал всю жизнь, главный женился накануне вступления в должность. Как принято у творческих личностей, он сменил старую жену на новую. И наутро понял потаенный смысл фольклорной идиомы: «Дышло тебе в глотку, чтобы голова не болталась». Эвфемизм «дышло» и оказался его слабым местом.

Новая жена была вчерашней студенткой, и понятной целью ее жизни на данном этапе была прописка. Муж прописал жену в квартиру, а жена прописала ему ижицу. В сущности, этой бытовой и даже банальной трагедии можно было посочувствовать.

Назвать жену секс-бомбой было все равно, что тактический ядерный боеприпас назвать малокалиберной гранатой. Ее звали Норочкой, а правильнее в таком случае было бы назвать норочкой тоннель метрополитена. Такие норочки становятся братской могилой морально неустойчивых мужчин.

Но ворота этого метро были буквально стальные. В первую брачную ночь муж убедился, что стенобитный таран изобрел неудачник в половой жизни. Час за часом он честно трудился, как шахтер с отбойным молотком, но это была лава не по его квалификации.

Норочка помогала, как могла. Она стонала, кричала, извивалась, энергично двигала обширными ягодицами вверх и вниз, кусалась и царапалась.

В кабинет главного редактора измученный муж впервые вошел с запудренным синяком под глазом. Таков оказался гонорар за нелитературный труд.

Начался ад. Прошлого главного оплакивали, как безвременно усопшего святого.

Через неделю Норочка влетела в редакцию. Бюст ее рассекал воздух, как спаренные боеголовки ракет большой мощности. Ягодицы двигались с силой паровой машины. Глаза сверкали от переизбытка гормонов. Редакция втянула головы в плечи и углубилась в текущие дела.

Норочка повернула ключ в дверях мужниного кабинета и потребовала исполнения, наконец, супружеских обязанностей. С косяка в приемной посыпалась штукатурка. Через час к главному вызвали «скорую». Еще через час он объявил выговор Рубилину и лишил квартальной премии Желтоперышкина.

– Надо что-то делать, ребята, – сказал после окончания рабочего дня Рубилин, разливая по стаканам «Хирсу».

– За успех! – поддержал Желтоперышкин, и стаканы со звоном столкнулись, расплескивая рыжую влагу на нечитанные рукописи молодых и безвестных дарований.

Нахрюкавшись, друзья выработали план действий. Желтоперышкин взял на себя достать у друга-ветеринара конский возбудитель. Рубилин обещал сделать так, чтобы Норочку пригласили в редакцию на совещание, а главного в это самое время вызвали к начальству. А Клячину предстояло исполнить супружеские обязанности своего главного редактора.

– Почему я? – жалобно отбрыкивался несчастный и, по традициям всех редакций, вполне бесправный и безгласный младший редактор.

– Во-первых, это приказ, – объяснил Рубилин.

– Во-вторых, ты еще молод, и потенция, судя по взглядам, которые ты бросаешь на поэтесс, у тебя высокая. Даже слишком, – польстил Желтоперышкин.

– В-третьих, считай это поощрением, – сказал Рубилин. – Я же вижу, что ты к ней неровно дышишь.

– В-четвертых: не лишишь ее этой проклятой девственности – пиши заявление об уходе, – заключил Желтоперышкин.

После «Хирсы» пили «Агдам», Клячин плакал и порывался писать завещание на обороте стихов в юбилейный номер.

«Конский возбудитель» оказался страшен. Клячин ощутил себя незначительным самоходным лафетом, пристроенным к мощному орудию, заряды которого неудержимо просятся к бою.

Перед дверью ему расстегнули брюки и втолкнули в кабинет.

– О! – заинтересованно сказала Норочка.