Постояльцы «Трех елей» ждали нас в столовой. Пахло супом и лекарствами. Дурнота снова подступила к горлу, а когда нам велели поздороваться со стариками, я перестала дышать носом. В довершение всех бед их щеки кололись.

Мой класс подготовил выступление – мы должны были исполнить песню группы ABBA Gimme! Gimme! Gimme!  в костюмах из белой лайкры и париках, одолженных в театральном кружке коллежа.

Потом мы все вместе ели блины. Каждый обитатель дома сжимал в заледеневшем кулаке бумажный носовой платочек. Для меня все началось, когда я слушала их истории. Старикам нечем себя занять, поэтому они лучше всех описывают прошлое. Ни книги, ни фильмы с ними не сравнятся.

В тот день я поняла: достаточно коснуться старого человека, взять его за руку – и он начинает рассказывать. С такой же легкостью вода заполняет ямку, вырытую в песке на морском берегу.

У меня есть в «Гортензиях» любимая история по имени Элен. Так зовут даму, живущую в девятнадцатом номере. Только она устраивает мне настоящие передышки, что для сиделки нашего гериатрического заведения является настоящей роскошью.

Персонал окрестил Элен «дамой с пляжа».

Когда я поступила на работу в «Гортензии», мне сразу объяснили: «Все дни она проводит на пляже, под зонтиком…» – а после ее появления в доме на крыше поселилась чайка.

В нашей местности чайки не водятся. В Центральной Франции полно дроздов, воробьев, скворцов и ворон, но чаек нет. Кроме той, что живет у нас над головами.

Только Элен я называю по имени.

Каждый день, после утреннего туалета, ее усаживают в кресло, стоящее перед окном, и уверяю вас, она видит не крыши Милли, а что то сказочно прекрасное вроде небесно голубой улыбки, хотя глаза у нее в точности такие, как у всех остальных постояльцев, – цвета застиранной простыни. И все таки, если на меня нападает хандра, я прошу жизнь подарить мне зонт вроде того, который есть у Элен. Этот зонт – ее муж по имени Люсьен. Вернее будет сказать – почти муж, поскольку официально он так никогда на ней и не женился. Элен пересказала мне всю свою жизнь. Всю – но частями, как пазл, словно подарила самую прекрасную вазу или статуэтку из своего дома, предварительно разбив на тысячу осколков. Случайно.

Уже несколько месяцев Элен говорит все меньше, будто песня ее жизни заканчивается и звучит все тише.

Каждый раз, выходя из комнаты, я накрываю ноги Элен пледом, и она говорит: «У меня будет тепловой удар». Элен не бывает холодно, она даже зимой позволяет себе роскошь нежиться на солнце, пока мы греем задницы на дряхлых приютских радиаторах.

Насколько мне известно, у Элен есть только дочь, других родственников нет. Роза – художница и рисовальщица. Она сделала много портретов родственников углем, пишет моря, порты, сады и букеты цветов. Все стены комнаты Элен завешаны ее работами. Роза живет в Париже. Каждый четверг она приезжает поездом, берет напрокат машину и отправляется в Милли. При каждой встрече повторяется один и тот же ритуал. Элен смотрит на дочь издалека, оттуда, где сейчас живет.

– Кто вы?

– Это я, мама.

– Не понимаю, мадам.

– Это я, Роза.

– Нет… моей дочке семь лет, они с отцом пошли купаться…

– Вот как… купаться…

– Да, с ее отцом.

– А когда они вернутся?

– Скоро. Сейчас. Я их жду.

Потом Роза открывает книгу и читает матери отрывки какого нибудь романа. Чаще всего она выбирает любовные… Закончив, Роза оставляет книжки мне, это ее способ выразить мне благодарность. За то, что забочусь о ее матери, как о своей.