И все же дождь догнал. Он забарабанил по кабине, лобовому стеклу грузовика, потек серыми длинными слезами, с которыми едва справлялись щетки «дворников».

— Последние дожди. Недели через две холода грянут, — вздохнул Никитин и спросил: — Где раньше жила?

Фелисада отвернулась, сделав вид, что не расслышала. Ей не хотелось отвечать. И Федор понял.

— Прости. Обидеть не хотел. Неуклюжие мы стали в тайге. Не обижайся…

Машина, разбрызгивая лужи, уходила все дальше в тайгу.

Давно остались позади города и поселки. Даже деревушки перестали попадаться на пути. Ни одной избенки. Лишь длинноногий дождь бежал впереди машины, обгоняя, торопя людей.

Несколько раз наперерез грузовику выскакивали из тайги зайцы. Серыми комками прижимались к дороге. Завидев машину, прыгали в тайгу без оглядки.

Табунок диких оленей застыл на крошечной полянке. Проводив удивленными взглядами машину, олени неторопливо ушли в глубь леса, обмахиваясь хвостами-коротышками.

К Бабьему омуту грузовик подъехал в сумерках. Зарулил водитель к палатке, промокшей насквозь, и крикнул:

— Эй! Мужики! Кто живой? Чего не дрожите? Бугор приехал!

Но никто не вышел встретить. Тихо и пусто было вокруг. Лишь залитый дождем костер выдавал, что где-то здесь живут люди.

Фелисада стояла под дождем, пока Федор с Сергеем разгружали машину. Мешки и ящики с продуктами, инструментом, запчастями носили в балок, едва приметный из-за ели.

— Чего стоишь? Беги в палатку! Жрать готовь. Мужики с работы скоро придут. Пусть увидят хозяйку, не гостью, — посуровел Никитин. И, подставив спину под огромный чувал, побежал враскорячку к балку, разбрызгивая грязные лужи.

Баба вошла в палатку. Огляделась. Пыль, грязь, окурки на столе и земляном полу. На раскладушках скомканные одеяла. Подушки без наволочек. Пара грязных полотенец на скамейке. На стылой железной печке груда грязных мисок и кастрюль. Где продукты? Из чего готовить? Где взять дрова и воду? Фелисада растерялась.

Никитин, заглянув в палатку, рассмеялся:

— Мужской уют! Чего струхнула? Иль не видела никогда? — И, позвав Фелисаду из палатки, указал на Алдан: — Вот вода! Сколько хочешь бери! Носить самой придется. Дровами обеспечим.

Давай живее!

Фелисаде второй раз повторять не потребовалось. Через час в громадной кастрюле закипела гречневая каша. В другой томился, доходил соус. А Фелисада уже пекла пресные лепешки. Узнала, что лесорубы целый месяц живут без хлеба. Не подвозят его в Бабий омут. Слишком удален он от жилья. Нет смельчаков возить сюда хлеб. А самим мужикам — недосуг. Времени и сил не хватает.

Едва сняла со сковороды последнюю лепешку, за палаткой голоса послышались:

— Федь! Ты склянку привез? Бухнем сегодня?

— Никитин! Как там в городах? Блядво приветы передает иль нет? Зацепил какую-нибудь? Хоть бы на выходные пару чувырл приволок!

— Бригадир! Что нового в свете?

Никитин отмалчивался. И мужики подошли к двери, понимая, что все разговоры Федор отложил на вечер, когда в потемках, покуривая на раскладушках, лягут отдохнуть после изнурительной работы.

Вот кто-то взялся за ручку двери, дернул на себя. На пороге показался полуголый мужик. Он держал в руках отжатую, скрученную в жгут рубаху. С волос на грудь и плечи стекала вода. Он сделал шаг. Увидел Фелисаду. Рот от удивленья открылся неприлично. Он выскочил из палатки, оттолкнув входивших мужиков.

— Ты чего? — дошло до слуха Фелисады.

— Там кто-то есть. Эй, Федька, гад, это ты сюда привез эту?

— Поварихой взял! А что? Сколько можно мучиться? Баба какая ни на есть. Ей сподручней у нас управляться!

— Это баба? Если она баба, я — мамонт!

— Ну, вот что, Леха, ты полегче тут! Я привез ее работать, а не ублажать всякое говно.