Во время молниеносного набега на кухню лудус они раздобыли хлеба, сыра и овощей на несколько дней. Бренн, наряду с прочим оружием, взял свой лук, чтобы по пути охотиться на оленей и кабанов. У обоих было по кожаному бурдюку для воды, которые они регулярно наполняли в ручьях. Погода стояла прохладная, и ночевать под открытым небом было не так уж приятно, и все же куда лучше было ежиться под тонким одеялом в ненадежном укрытии от ветра и смотреть на холодное небо, сиявшее тысячами звезд, чем медленно умирать на кресте.

В Кампании и Апулии, областях, лежавших к югу от Рима, было множество громадных имений-латифундий. Ромул не переставал изумляться при виде обширных полей и склонов холмов, где росли пшеница, виноград, оливы и плодовые деревья. По ночам сады снабжали их яблоками, сливами и персиками, вкус которых юноше прежде был почти не знаком. А днем Ромул трясся от бессильного гнева, глядя на трудившихся на полях бесчисленных несчастных рабов со скованными ногами. Возле каждой группы околачивался надсмотрщик, готовый при первой же возможности пустить в дело кнут.

Все поместья жили одинаково.

Ромул быстро осознал, что вся страна живет рабским трудом. И не следовало удивляться богатству Рима — как-никак десятки тысяч его подданных всю жизнь трудились задаром. И потому в походе друзья непрерывно спорили. Ромул все представлял себе, как они, вместо того чтобы отправиться в таверну Публия, убивают Мемора и поднимают второе восстание рабов. Он никак не мог определиться в своем отношении к той ночи. Не отправься они в город, он не встретил бы Юлию. Он понимал, что это всего лишь мимолетная влюбленность, но все же стоило ему вспомнить о ней, как сердце его начинало биться. Но наряду с этим чувством было и сожаление о несбывшемся. Если бы они смирно сидели в лудус, то, Может быть, шли бы сейчас грозным войском мимо этих самых латифундий, освобождая рабов, а не крались по кустам, как дикие звери.

Бренн тоже не представлял себе, как много рабов гнут сцены на республику, и испытывал такой же гнев, как и Ромул. По пути он видел представителей всех племен и народов, какие есть на свете. Рим обладал неутолимым аппетитом на рабов хоть как-то удовлетворить его можно было лишь при помощи войны, так что, судя по всему, истребление аллоброгов было не единственным в своем роде случаем. Те, кого злая участь забросила на италийские латифундии, должны были страдать ничуть не меньше, чем он сам. Ему это глубоко претило, однако Бренн был бессилен изменить положение вещей. Он не был Спартаком. Да, он воин. Но не полководец. Еще он сожалел, что не сбежал из лудус раньше, но вскоре и это чувство пошло на убыль. Возможно, восстание удалось бы. Но провал его был куда вероятнее. Да и если ему суждено было воевать на полуострове, это значило бы, что слова Ультана не имели смысла.

«Такое путешествие, какого не совершал еще никто из аллоброгов».

Эта фраза стала заклинанием для Бренна, все остальное отступало рядом с нею на второй план. Увидеть, что предсказание друида исполнилось, — только так он мог оправдать принятое шесть лет назад решение бежать, а не защищать свою деревню.

Триста миль два друга преодолели менее чем за двадцать дней.

За это время можно было многое обдумать.

Они смотрели на бесчисленных рабов, и у них крепло желание избавиться от следов собственного рабского прошлого. И Ромул, и Бренн были помечены клеймом, которое сразу же выдало бы их.